Заговор русской принцессы

Сбросив с себя одеяло, Софья Алексеевна прошлепала босыми ногами к зеркалу. Почувствовала, как бесстыдником прошелся по икрам стылый ветер, беззастенчиво погладив разнеженную от тепла кожу. Зябко поежилась.

Зеркало, купленное еще государем Алексеем Михайловичем в подарок матушке, стояло на специальной подставке и было умело вправлено в резную дубовую раму, покрытую сусальным золотом. Покои царевны, и без

того праздные, становились еще более изысканными.

Тощий старый швейцарец, продававший тогда в Немецкой слободе зеркала, утверждал, что доставлено оно было из Константинополя. Поверхность слегка потемнела от времени. Изъян особенно проявлялся в самом центре полотна, и Софье Алексеевне всякий раз приходилось немного отодвигаться в сторону, чтобы рассмотреть свое изображение.

Вскинув круглый подбородок, Софья с унынием отметила перемены, произошедшие за год: под шеей вдруг образовалась долгая глубокая морщина, искривляясь, она залезала на подбородок и рассекала щеку на две неровные части; веки потяжелели, как если бы налились свинцом, и приобрели темноватый цвет.

Невесело вздохнула.

У Софьи Алексеевны была крупная голова, очень напоминающая чугунок. Над верхней губой проступали редкие жесткие волосы. Тело было коротким, необъятной толщины. Приподняв сорочку, царевна посмотрела на свои ноги, торчавшие будто свиные обрубки. «Господи, — невольно поморщилась она, — и уродилась же такая краса!».

Взяв костяной большой гребень, Софья Алексеевна запустила его в спутанные волосья и едва не застонала от боли.

Интересно, где сейчас князь Василий Голицын?

Думы о князе просветлили лицо женщины, сделав его значительно милее. Пухлые щеки дрогнули в едва заметной улыбке, когда она вспомнила прикосновение его ласковых и одновременно сильных рук.

Челядь знала царевну Софью властной женщиной, лишенной каких бы то не было душевных проявлений, и наверняка они очень бы удивились, узнав о том, что за слова государыня шепчет Василию Голицыну, оставаясь с ним наедине.

Повернув голову, Софья Алексеевна заметила на правой щеке небольшой прыщик, потерла его пальцем. Следует показаться лекарям, а то раздует в пол-лица, тогда к боярам не выйти. Царевна болезненно поморщилась, когда подумала о том, что в сей момент князь наслаждается ласками благоверной и, вкладывая в голос весь свой гнев, подступивший к горлу, закричала:

— Пелагея!

На крик в покои вбежала худенькая боярышня.

— Я здесь, матушка.

— Где тебя носит?!

Взглянув на царевну, стоявшую в одном исподнем перед зеркалом, Пелагея невольно прикрыла лицо ладошкой, стараясь не шибко пялиться на срамоту.

— Ну, чего рот раззявила? Сорочку помоги надеть!

— Сейчас, матушка, — подскочила боярышня. — Вы вот рученьку сюда в рукав. Вот так, матушка.

Надев третью сорочку, Софья Алексеевна невольно фыркнула:

— Что, не нравятся мои телеса?

— Матушка, Софья Алексеевна, да как вы можете такое говорить! — яростно запротестовала боярышня, всплеснув для пущей убедительности руками.

Царевна лишь вздохнула.

— Да будет тебе! Мне тоже не нравится. А куда

денешься? Поживешь с мое, так такое же пузо отрастишь.

Губы боярышни передернулись, выдавая брезгливость. В озороватых глаза так и читалось: «Уж мое-то пузо с твоим не сравнить!»

Повертевшись перед зеркалом, царевна уныло продолжила:

— Ведь я же с малолетства хворостиной была. Батюшка меня даже жердиной называл? Не веришь… Вот и мне более не верится. А теперь во как меня раздуло! — постучала Софья Алексеевна широкими ладонями по выпирающему животу.

— Худоба всегда от болезни, матушка, — убежденно заговорила боярышня, — а глядючи на вас, так сразу видно, что вы здоровьем пышете.

— Скажешь мне тоже, — отмахнулась Софья Алексеевна, но голос у царевны размяк; умеет боярышня настроение прибавить. — Ты мне вот какой кафтан принеси, Пелагея… Серебром обшитый, с малиновыми тесемками.

— В котором вы на Пасху были? — уточнила боярышня.

— Его.

— Да пояс широкий с яхонтовыми каменьями.

— Уже бегу, государыня, — легкой птахой упорхнула в соседнюю комнату боярышня.

Сегодня Софья не нравилась себе особенно. Лицо выглядело отечным. Государыня посуровела: что за дела, царевна проснулась, а ни одной боярыни рядышком нет! Ковш воды поднести некому!

— Лукерья… Парамоновна! — громко позвала Софья Алексеевна. — Долго мне ждать!

— Иду, государыня, иду! — послышался в сенях встревоженный голос ближней боярыни.

Сначала из-за двери послышались торопливые тяжеловатые шаги, а затем в сенях раздалось спешное дыхание, и в комнату влетела высокая боярыня в летнем кафтане с широкими рукавами. На худых плечах — меховая накидка. В противоположность государыне, Лукерья Парамоновна была необыкновенно тощей. Но держалась она прямо, подпирая высокой шапкой потолок. Лицо у Лукерьи Парамоновны выглядело безликим и бледным, каким может быть только луна, затянутая дымкой облаков. Но черные, чуть выпуклые глаза смотрели зорко, стараясь предугадать малейшее желание госпожи.

Лукерья Парамоновна была постельницей царевны: ей вменялось дежурить в опочивальне Софьи Алексеевны, подправлять подушку, подтягивать простынку, чтобы не сбивалась в складки, а уж если ноженька государыни выглядывала из под одеяла, так ее непременно следовало укрыть. Но чаще всего обязанность боярыни заключалась в том, чтобы поднести царевне прохладного кваску да убрать поутру переполненный горшок.

Нахмурив брови, Софья Алексеевна хотела уже было отругать ближнюю боярыню, но, натолкнувшись на заискивающий взгляд, только ворчливо буркнула:

— Где же тебя носит-то?

— В горле что-то запершило, матушка, — охотно отозвалась боярыня. — Ковшик наливки клюквенной испила. Кажись, прошло. — Восторженно всплеснув руками, беззастенчиво польстила: — Какая же ты красивая, Софья Алексеевна! Век живу, а вот такой красы сроду не видывала!

За что держала царевна подле себя нерадивую боярыню, так это за откровенную лесть. Как тут не поверить сладкоголосой! Иной раз глянешь на себя в зеркало и невольно подумается: а может, не столь дурна, как самой видится.