Захребетник
Шрифт:
Живой.
Я – живой.
А враг – нет.
– Пить…
К седлу лошади – к счастью, она никуда не убежала – оказалась приторочена тыква-долбленка с водой. Джеймс принес ее раненому, приподнял тому голову – и только тут спохватился.
– Тебе нельзя! У тебя рана в живот. Тебя к хабибу надо…
– Не надо к хабибу. Ни к чему.
Джеймс понимал, что умирающий прав. Но вдруг найдется опытный медикус-маг, местная ведьма-чудотворица… Странно: сейчас он не испытывал к Фернану ненависти. Ненависть умерла раньше, чем подмастерье дамы со шпагой.
–
– Где мы? До города далеко?
– Это… Жженый Покляпец. Бывший. Часов пять… до Бадандена.
Зубами вытащив пробку, Джеймс приложил горлышко долбленки к губам человека, которого только что убил. Черты Фернана менялись с каждым глотком. Сквозь личину Лысого Гения проступало настоящее лицо парня. А рядом, шурша кублом змей, оплывал струйками песка бархан с тем же рябым ликом.
Напившись, Фернан долго молчал. Его лицо кривилось от боли, но он не отрывал взгляда от Джеймса. Словно силился что-то высмотреть, узнать и умереть спокойно.
– Добей, – прохрипел он наконец.
– Нет.
– Хочешь, чтоб я помучался?
– Нет. Я не палач. Извини.
И не удержался – спросил:
– Зачем? Зачем вы это делаете?
– Зачем?.. – сухо вздохнул песок.
Рассказ Фернана Бошени, правдивый, как большинство рассказов умирающих; но почему близость к смерти – это близость к правде, не ответит самый искушенный философ
"Таланту есть предел, лишь гений беспределен," – писал аль-Самеди. Фернан Бошени не читал этих строк, и даже не слышал их от уличных певцов, но в случае чего согласился бы с автором. Он четко знал пределы своего невеликого таланта.
И мучился, заключен в них, словно узник зиндана.
Его отец, Диего Бошени, обнищавший дворянин из Эль-Манчи, позднее – наемник всех господ, кто платил за чужие шпаги, еще позднее – хмурый и замкнутый калека-вдовец, живущий на мизерный пенсион, который был положен Салимом ибн-Салимом XXVII, отцом нынешнего тирана, всем, сражавшимся под знаменами тирании, говорил:
– Люди, сынок, по-разному одолевают трудности. Петухи кидаются на заботу не глядя, громко кукарекая и хлопая крыльями. Безудержным натиском они или втаптывают заботу в грязь, или остаются без головы. Волы пашут заботу, как поле: участок за участком, размеренно и трудолюбиво, забывая есть и пить. В конце сотого поля они подыхают от усталости в канаве. Дракон мудрей петуха и ленивей вола – он обязательно найдет кратчайший и самый неожиданный путь к победе. Мы с тобой волы, сынок, и с этим ничего не поделать…
Отец цитировал кого-то из старых боевых товарищей, кто бросил войну, ушел в горы и принял обет в храме Добряка Сусуна. Имени этого человека Фернан не знал. Как правило, он старался удрать прежде, чем отец дойдет до финала:
– А обезьяна ворует плоды побед дракона, прячась у него за спиной.
Первые уроки владения оружием юноша получил от родителя. Отец полагал, что сын тоже подастся в наемники – всю жизнь сражаясь за деньги, он не видел для отпрыска иного пути. Но Фернан не желал окончить дни в полуразрушенной хибаре, каждый день считая, хватит ли грошей пенсиона до конца месяца.
В маршальский
В замок с белокурой красавицей, что станет наградой герою – тоже.
Фернан хотел быть фехтмейстером. Здесь не крылось ни грана честолюбия, или какой-то особой страсти к изысканному звону клинков. Маэстро с собственным залом и толикой учеников, которые обеспечивают тебе безбедное существование – вот предел мечтаний. Непыльная, спокойная работенка. Не надо лезть вон из кожи, пробиваясь в лучшие. Достаточно выгрызть у судьбы диплом, заверенный Гильдией баши-бузуков – и ты на коне до конца своих дней.
Опытные маэстро могли бы поспорить с юношей, разрушив его представления о сладкой жизни фехтмейстеров, но Фернан не интересовался их мнением на сей счет.
Ему хватало своего мнения.
Оставшись сиротой, он несколько лет подряд нанимался к фехтмейстерам родного города – уборщиком, слугой, кем угодно – беря оплату натурой, то есть уроками. Трудолюбивый и старательный юноша многим приходился по душе. Он пахал избранное поле участок за участком, приобретая строгую академичность движений; художники, иллюстрировавшие книги по теории и практике фехтования, любили приглашать Фернана в качестве модели.
Покойный отец был прав: Фернан родился волом.
Скромный талант в тесных рамках.
Время шло, а ни один из маэстро не предлагал Фернану даже шаткого статуса помощника. Должно быть, маэстро хорошо знали, что шедевр – это выпускная работа подмастерья, сдающего экзамен цеху на звание мастера. В Фернане Бошени грядущий шедевр не прозревался даже самыми зоркими учителями.
Учиться – сколько угодно.
Учить – вряд ли.
Ряд выступлений на турнирных помостах – когда с успехом, когда не очень – закончился крахом. Фернан дошел до предела возможностей, а ожидаемых рекомендаций от Совета Гильдии баши-бузуков не воспоследовало.
Когда Вуча Эстевен, вернувшись из загадочных странствий, возобновила преподавание – Фернан вцепился в этот шанс, как тонущий матрос – в пустой бочонок. Буквально через год дама со шпагой назначила его вторым подмастерьем. Ей пришелся по нраву преданный и работящий юноша; как уверждают злые языки, Фернан нравился ей больше, чем ученики должны нравиться своим маэстро, и индивидуальные занятия порой затягивались до рассвета.
Природная ограниченность подмастерья – академичность без блеска – тоже вызвала у дамы со шпагой живейший интерес. Тогда еще никто не догадывался – почему.
Еще год – и Вуча посвятила его в тайну Лысого Гения.
Маэстро не сказала, каким образом ей открылась необычная сущность статуэтки. Заметила лишь, что нашла Лысого Гения в пустыне, в руинах Жженого Покляпца, где скиталась, подумывая о самоубийстве. И долго колебалась, прежде чем опробовать страшный рецепт на практике. Сомнения развеял некий кочевник – он увидел в песках одинокую женщину и решил снизойти до Вучи с высот своего верблюда.
Ожидая райского блаженства, кочевник в конце концов достиг цели – если, конечно, гнусные насильники попадают в рай. Опасно ранив его кинжалом, "черная вдова" поддерживала в неудачнике жизнь ровно сутки, после чего добила – тем же кинжалом, в то же место.