Захват Московии
Шрифт:
Павел Иванович сощурился, отчего шишки на лице заколебались:
— И преподаватели не всё — ох, не всё — знают… Ну да ладно. Этот Патрик потом уезжать не захотел, так ему наш борщ по душе пришелся. Женился на русской бабе, трескал каждый день борщ и свою песенку напевал: «Айн шусс — айн русс, айн штос — айн францоз, айн тритт — айн бритт» [7] … И шустрый был по бабам — слепой-слепой, а дырки нашаривать мастак первый сорт! Бабы от него только ахали…
7
От
— Известно, после войны мужиков не было, бабы на всякое зарились, хоть на слепое, хоть на ползающее, лишь бы корень был, — подтвердил божий одуванчик, прихорашивая своей лапонью легкие волосёнки на черепе.
Зарились? Заря? Зарево?.. Корневые чередование «зар-зор»?.. В голове уже всё мешалось, морщилось и мялось, с шелестом начали остывать мозги. Приближался ступор. Я успел сказать:
— Моего деду… тут не было… он там… Франция…
— А, ну-ну… Франкрайх! А так — завалили мы всё-таки немца! — с удовольствием констатировал Павел Иванович, трясанув утвердительно жировиками.
— Завалили? Куда? — не понял я (мысли отяжелели, русские и немецкие слова чередовались, как мясная начинка в слоёном пироге, который по праздникам делала Бабаня… Разломни пирога!).
— Куда? В могилу, — усмехнулся Павел Иванович.
— А я кто?.. Я живой!
— Ты? Новый немец. Видно, что хороший парень, добрый, с душой. — Он сощурился, а одуванчик спросил:
— Вот почему новые немцы такие хорошие вышли, а новые русские — такие падлы все?..
Павел Иванович объяснил коротко и веско:
— У нас планида такая… кривая… не успели коммунизм построить — давай опять капитализм строй… То туда, то сюда… — Он веско переложил шляпу со стола на шахматную доску: — Качает нас маятником, из одного тупика в другой… Всё перестраиваемся с великих князей, всё никак не уляжемся, всё велосипед выдумываем, хотя другие давно на машинах шуруют… Страна такая, ничего не попишешь… А знаешь, Фредя, почему Сталин войну выиграл?
— Нет, Фредя не знает.
— А потому, что ваш Гитлер хотел хорошее только для немцев — «Дейчланд юбер аллес»! А наш Сталин — для всех народов, «коммунизмус юбер аллес»! Наш лозунг был справедливый, интернациональный, а ваш — эгоистический, узконациональный!
— Да, это настояще правильно.
Мне было радостно, что я мог так долго поддерживать разговор. Но голова стала ныть, болеть. Не до интернет-кафе сейчас, лишь бы до постели добраться. Нашел в кармане карту, где была обозначена гостиница.
— Пора! Значит, такси там? — спросил я, пожимая
— Такси не знаю, а машины — вон они! Удачи, Фредя! — И одуванчик записал на кромке карты свой номер телефона: — Заходи, гостем будешь, поговорим. Нам с немцем всегда хорошо поговорить, мы как братья после той войны стали!
— Да… Круто… Я тоже… про дядю… как у Ивана Страшливого послуживал-прослужиловал… нет, заслужёвывал?..
— Да ты чего?.. У Грозного? Ну, лады. Звони, заходи, мы или здесь, или там. — Одуванчик неопределенно указал куда-то в сторону.
— Понятно всем. Спасибо. До свидания желаю.
Дойдя до угла, возле машин я увидел стаю людей. «Джихад-такси», сказали ветераны.
— Кута, друк? — спросил невысокий худяк с очень узкими глазами и очень широкими скулами. Тюбетейка шита-вышита золотом. Я назвал адрес. — Сатис, етем. — (Он говорил так, как у нас говорят турки, — много спирантов, придыхательных, сонантов.)
По дороге он, метко оглядев меня, поинтересовался, понимаю ли я по-русски, и тут же, с ходу, начал жаловаться, почему люди такие злые:
— Вот ти как челафек кафаришь, я как челафек кафарю, а они… Один, слюши, сел и втрук по шея утарил: «Впириёт симотри, чуркан чумаз!» — а сам анаша в сикарет напивает… И чурка я, и чурбан, и места мой — чулан…
Я в душе возразил, что ему-то, с его раскосыми глазами, надо молчать — ведь, как мне известно из Вашего семинара «Родовая травма великоросса», монголо-татарское иго было той первой генной, системной психотравмой, которая стала причиной всех бед и зол, пока на неё не наложилась вторая — византийщина, после чего дело пошло совсем швах…
Я не хотел с ним спорить, сказал только, что сам я немец, фашист и поэтому должен вообще молчать в трубочку, и что сейчас я очень душевно беседовал с русскими ветеранами и пил с ними водку, и они очень хорошие люди, хоть и убили много немцев одной рукой.
— А, немесь… Ваш Гитлер для простой челафек хороши хател, дароки строил, а эти шито?..
«Да, здесь тоже, видно, как немца увидят — так сразу Гитлера вспоминают, — подумалось мне. — И как-то так по-доброму, по-свойски вспоминают, как своего дядю… Или уважение гостю хотят показать?..»
А монгол в тюбетейке, крутя плоской мордочкой и увёртываясь от машин, продолжал чесать своё:
— Пьяны, сятут, бап сзади лапают, мине кричат: «Выполняй, чума!» Ну, чурка телает, а чего телать?.. — Он ловко вырулил ко входу и, давая сдачу, после каждой купюры поднимал на меня свои чёрные прорези, ожидая слов «хватит, остальное — тебе».
Но я ему оставил мало. Во-первых, мне претит всякая агрессия, в том числе и речевая, во-вторых, я могу себя отождествить с русскими, но с монголо-татарами я себя отождествить не могу, хоть я не расист, а только русист.