Закат цвета фламинго
Шрифт:
Айдына и Олена внизу развешивали на веревах постиранные рубахи, порты. Ожила девчонка, окрепла, повеселела. Вон, даже песни распевает. И Адай возле нее крутится, точно пришили пса суровой ниткой к хозяйкиным шароварам. Мирон с каким-то болезненным любопытством наблюдал за Айдыной. То ли весна действовала, то ли еще что, но он почти все время думал о ней. Непонятные были мысли, тревожные… Чаще и чаще он ловил себя на желании коснуться ее руки, дотронуться до нежной щеки, а долгими ночами, лежа на жесткой лежанке, мечтал, что она вдруг подойдет, откинет одеяло…
Все
Странное дело, но Айдына его чуралась сильнее, чем кого-либо в остроге. Она уже знала с десяток русских слов, ее собеседники чуть больше по-кыргызски, и этого им вполне хватало для общения. Она болтала с Фролкой и Никишкой, посмеивалась над Гаврилой, почтительно внимала Новгородцу и Игнатею. Захарка вырезал ей из чурки деревянного болванчика. Она и с болванчиком общалась. Но, встретив Мирона, закрывалась от него рукавом и убегала, краснея и что-то лопоча по-своему. Может, чувствовала его неподдельный интерес?
Он молча досадовал и с завистью наблюдал, как Олена и Айдына, что-то весело щебеча, плетут венки из первых одуванчиков на пригорке возле часовни, или как Захарка соперничает с ней в стрельбе из лука по старому пню, на котором известкой намалевали круг. Айдына уже не раз обходила парня в стрельбе и в метании копья. Собравшиеся вокруг служивые одобрительно гоготали, когда ее стрела летела точно в цель, и язвительно подначивали Захарку, которому явно не везло, словно кто глаза его отводил от мишени.
Всем пришлась по душе славная, быстроногая и улыбчивая кыргызка. И защитников у нее объявилось много, а первая среди них – Олена! Она вилась над Айдыной, как орлица над орленком, распустив над ней свои мощные крылья. Айдына, судя по всему, тоже души не чаяла в своей спасительнице, которая чудом каким-то отняла девчонку у смерти. До Рождества пролежала раненая на лавке, не вставая, и только на Масленицу впервые вышла из избы. С той поры они так и передвигались по острогу – втроем: впереди – Олена, за ней – Айдына, а следом – Адай! Пес тоже оправился после страшной раны. Остался только розовый шрам на бедре, который так и не зарос шерстью.
Вот она присела на бревно и прищурилась, подставив лицо солнцу. И Мирон вдруг понял, что не представляет дальнейшей жизни без этого тоненького создания, без ее поразительной красоты голоса, ее раскосых глаз, чувственных губ и нежных рук, слишком хрупких в запястьях, чтобы удержать в них саблю или копье…
Тут словно что-то толкнуло его в спину. Ноги сами понесли к выходу. Мирон быстро спустился вниз. Подошел к девушке. Заметил удивленный взгляд Олены и растерянный – Айдыны.
– Пойдем! – Он взял ее за руку.
Она вздрогнула, потупилась, но руку не отняла. Мирон понимал, что все кому не лень с жадным любопытством наблюдают за ним и Айдыной. Но потянул ее за собой наверх, в светлицу. Она едва заметно сопротивлялась, но не настолько, чтобы тащить ее волоком.
– Эй, – подала голос Олена, – куда девку повел?
Кто-то сердито шикнул за ее спиной. И Олена осеклась.
Поднялись в светлицу. Сердце Мирона бешено колотилось. Видно, и впрямь разум его помутился. Он притянул Айдыну за плечи к себе. Увидел ее запрокинутое лицо, порозовевшие щеки. Девушка закрыла глаза, едва слышно прошептала что-то. И, забыв обо всем на свете, он принялся покрывать поцелуями нежную кожу, а потом, изголодавшийся, ошеломленный, впился в мягкие податливые губы. А она, вскрикнув гортанно, обвила его шею руками.
Сколько ж страсти было в этом тоненьком, с прозрачной кожей теле! Горячей, взрывной страсти, но ни капли робости, ни грана стеснения, ни одного жеманного вздоха! Она не отталкивала его руки, не вырывалась, не царапалась. Просто сбросила одежду и потянула на себя Мирона, а в глазах точно зарницы вспыхнули. В черных, как ночь, глазах, таинственных и глубоких, будто омут. В таких немудрено утонуть. Вот Мирон и утонул. Почти мгновенно…
В какой-то момент рассудок дал о себе знать, напомнив, что весь острог напряженно гадает, что происходит в покоях приказчика. И без труда догадывается, что именно. Но страсть победила. Обоюдная страсть. Остатки разума вспорхнули и вылетели в распахнутое оконце. Туда, где в острожном дворе бесновалась Олена. Игнатей и Захарка держали ее за руки, посмеиваясь и подначивая:
– Чего, Олена, бьешься? Вишь, не тебя выбрал, а молодку нетронутую…
Овражный смотрел на кутерьму исподлобья, а когда в ответ на громкий стон из оконца по толпе казаков пробежал смешок, рявкнул:
– Геть отсюдова! Кончай баклуши бить, остолопы!
…Мирон заснул под утро. Голова Айдыны лежала у него на плече. Он прислушивался к ее дыханию, но радости не было, хотя еще час назад он задыхался от счастья и не верил, что такое возможно. Мрачные мысли не давали покоя. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить девушку. Она сладко посапывала, не подозревая о его сомнениях.
Он клял себя за этот почти животный порыв и не знал, как поступить дальше. Никто в остроге не посмел бы высказать ему откровенно, что думает по этому поводу. Но отношение к Айдыне, несомненно, изменится. Того гляди, Олена примется из ревности шпынять ее, бабы начнут злословить за ее спиной, станут подсмеиваться служивые… Об Эмме он не вспоминал. Смирился, что потерял ее навсегда. Но жениться на кыргызке? Нет, к этому он не готов… К тому же она некрещеная и вряд ли согласится принять его веру…
Но мысли мыслями, а молодость брала свое. Сонная Айдына повернулась набок, обняла его, прижалась тесно горячим телом. И он заскрипел зубами от отчаяния. Что за глупость он сотворил? Теперь уже ничего не исправить… И, отведя ее руку, повернулся к ней спиной.
Усталость победила. Мирон заснул. А утром обнаружил, что Айдына ушла, лишь на подушке осталась вмятина – след от ее головы. На полу возле кровати он нашел маленькую раковину. Одну из тех, что она носила в косах…
– Эй, Мирон! – послышался снизу голос Олены. – Дозволь нам с Айдынкой за ворота выйти!