Закат Европы. Том 2. Всемирно-исторические перспективы
Шрифт:
* Не иначе обстоит дело и с буржуазным идеалом свободы. В теории, а значит, также и в конституциях ты можешь быть принципиально свободен. В действительной же жизни города независимым можно быть только через деньги.
Всякая высокоразвитая экономика – это городская экономика. Мировую экономику, т. е. экономику всех цивилизаций, можно было бы назвать экономикой мировых столиц. Экономические судьбы тоже решаются в немногих точках, на денежных площадках**
** Которые можно назвать биржевыми площадками также и в прочих культурах, если понимать под биржей мыслительный орган достигшей совершенства денежной экономики.
– в Вавилоне, Фивах, Риме, Византии и Багдаде, в Лондоне, НьюЙорке, Берлине и Париже. Все остальное есть провинциальная экономика, скудно и помалу совершающая свои обороты, не отдавая себе отчета в полном объеме своей зависимости. Деньги это в конечном счете форма духовной энергии, в которой находят свое концентрированное выражение воля к господству, политическая, социальная, техническая, умственная одаренность, страстное стремление к жизни высокого полета. Шоу абсолютно прав: «Всеобщее почтение к деньгам – единственный обнадеживающий факт нашей цивилизации… Деньги и жизнь неразделимы… Деньги – это жизнь»***.
*** Предисловие к «Майору Барбаре».
Так что цивилизация означает такую ступень культуры, на которой традиция и личность утратили свое непосредственное значение, и всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах. Вначале люди бывали «при имении», потому что обладали властью. Теперь человек имеет власть, потому что имеет деньги. Лишь деньги возводят дух на трон. Демократия – это полное уравнивание денег и политической власти.
В экономической истории всякой культуры происходит отчаянная борьба, которую ведет против духа денег коренящаяся в почве традиция расы, ее душа. Крестьянские войны в начале позднего времени (в античности в 700-500 гг., у нас в 1450 1650 гг., в Египте- на исходе Древнего царства) оказываются первыми выступлениями крови против денег, тянущих свои руки из набравших мощи городов к земле*.
* С. 359.
Говоря: «Кто поднимает (mobilisiert) почву, обращает ее в пыль», – барон фон Штейнб49 предупреждал об опасности для всякой культуры; именно, если деньги не в состоянии овладеть имением, они проникают непосредственно в само крестьянское и аристократическое мышление; унаследованное, сросшееся с родом имение представляется тогда имуществом, лишь помещенным в земельное владение и как таковое, само по себе – движимым**.
** Фермер – это человек, которого связывает с участком земли лишь практическое отношение.
Деньги стремятся поднять на ноги абсолютно все вещи. Мировая экономика – это сделавшаяся фактом экономика в абстрактных, полностью абстрагированных от почвы, текучих стоимостях***.
*** Всевозрастающая напряженность этого мышления дает о себе знать в экономической картине как нарастание наличной денежной массы, которая, как нечто совершенно абстрактное и воображаемое, не имеет со зримыми запасами золота как товара абсолютно ничего общего. Так, например, «застой на рынке денег» – чисто духовный процесс, разыгрывающийся в головах чрезвычайно малого числа людей. Поэтому растущая энергия денежного мышления порождает во всех культурах ощущение, что «цена денег падает»; так, к примеру, в грандиозных масштабах, т. е. по отношению к единице счета, это имело место в период времени от Солона до Александра. На самом же деле единицы счета, применяемые в деловой сфере, сделались чем-то искусственным, так что теперь они абсолютно несравнимы с переживаемыми первичными стоимостями крестьянского хозяйства. Не имеет в конечном счете никакого значения, в каких единицах происходит подсчет, идет ли речь о сокровищнице Аттического союза на Делосе (454), мирных договорах с Карфагеном (241, 201), а потом – добыче Помпея (64), как и то, не перейдем ли мы через несколько десятилетий от неизвестных еще ок. 1850 г., а теперь совершенно заурядных миллиардов- к триллионам. Отсутствует какой бы то ни было масштаб для того, чтобы сравнивать стоимость таланта в 430 и 30 гг., ибо золото, как и корова и хлеб, изменило не только свою числовую стоимость, но и значение в рамках продвигающейся вперед городской экономики. Продолжает сохранять значимость лишь тот факт, что количество денег, смешивать которое с запасом платежных знаков и средств платежа не следует, является alter ego мышления.
Античное денежное мышление обратило начиная с времен Ганнибала целые города в монету, целые народности в рабов, а тем самым в деньги, движущиеся со всех концов в Рим, чтобы проявить там свое действие как власть. Фаустовское денежное мышление «открывает» целые континенты, водную энергию колоссальных бассейнов, мускульную силу населения отдаленных ландшафтов, каменноугольные залежи, девственные леса, природные законы и превращает их в финансовую энергию, которая будет где-то приложена, чтобы реализовать планы правителей, в виде прессы, выборов, бюджета и армии. Всё новые ценности – эти «дремлющие духи золота», как говорит Йун Габриэль Боркманб51, – извлекаются из пока еще индифферентного в деловом плане содержания мира; все, чем являются вещи помимо и сверх этого, экономически никак не учитывается.
У всякой культуры имеется как свой собственный способ мыслить деньгами, так и присущий ей символ денег, с помощью которого она делает зримым свой принцип оценки в сфере экономической картины. Это «нечто», материализация существовавшего в мышлении, оказывается абсолютно равнозначным проговариваемым, выписываемым, вычерчиваемым для уха и глаза цифрам, фигурам и другим математическим символам, оно является глубокой и богатой сферой, остающейся почти совершенно неисследованной. Поэтому сегодня все еще невозможно описать ту идею денег, которая лежит в основе египетского натурального обращения и денежного жирооборота, вавилонского банковского дела, китайской бухгалтерии и капитализма евреев, парсов, греков, арабов со времени Гаруна аль-Рашида. Возможно лишь одно противопоставление аполлонических и фаустовских денег: денег как величины и денег как функции*.
* К нижеследующему ср. т. 1, гл. I.
Античному человеку окружающий мир представляется, также и в плане экономическом, суммой тел, переменяющих место, перемещающихся, друг друга оттесняющих, выталкивающих, уничтожающих, как описывает это Демокрит применительно к природе. Человек- тело среди других тел. Полис, как сумма тел, представляет собой тело более высокого порядка. Все вообще жизненные потребности образованы телесными величинами. Так что тело воплощает собой и деньги, точно так же как статуя Аполлона воплощает божество. Ок. 650 г. одновременно с каменным телом дорического храма и усовершенствованной, освободившейся со всех сторон статуей возникает монета – кусочек металла определенного веса в изящно отчеканенной форме. Стоимость как величина имелась здесь уже давно: она имеет тот же возраст, что и эта культура вообще. У Гомера под «талантом» понимается небольшое количество золотой утвари и украшений, образующих определенный суммарный вес. На щите Ахилла изображены «два таланта»652, и еще в римское время общепринятым было указание веса на серебряных и золотых сосудах**.
** Friedlander, Sittengesch. Roms IV, 1921, S. 301.
Однако изобретение классически оформленного денежного тела до такой степени выламывается изо всех рамок, что его глубинного, чисто античного значения мы так и поняли. Мы считаем его за одно из тех самых прославленных «завоеваний человечества». Повсюду с тех пор чеканят монету, точно так же как повсюду на улицах и площадях воздвигают статуи. Настолько – и не более – достает здесь нашей власти. Мы можем скопировать внешний образ, однако придать ему такое же экономическое значение мы не в состоянии. Монета как деньги – это чисто античное явление, возможное лишь в мыслящемся всецело эвклидовским окружении; но там она господствовала и во всей вообще экономической жизни, ее оформляя и образуя. Такие понятия, как «доход», «имущество», «долг», «капитал», означают в античных городах нечто принципиально иное, нежели у нас, поскольку под ними понимается не экономическая энергия, излучающаяся из одной точки, но сумма обладающих ценностью предметов, находящихся в одних руках. Имущество – это всегда движимый запас наличности, изменяющийся вследствие прибавления и вычитания ценных предметов и не имеющий совершенно ничего общего с земельной собственностью. В античном мышлении то и другое радикальным образом разделено. Кредит состоит в ссужении наличных денег в ожидании того, что они могут быть отданы обратно в точно таком же виде. Катилина был беден, потому что он, несмотря на свои значительные поместья*,
* Саллюстий, Катилина 35, 3.
не нашел никого, кто доверил бы ему наличные деньги для политических целей; и колоссальные долги римских политиков**
** С.487.
имеют в качестве обеспечения не соответствующую земельную собственность, но вполне определенные виды на провинцию, движимые материальные ценности которой можно будет использовать***.
*** Насколько затруднительно было античному человеку представить себе перевод в телесные деньги такой не обособленной со всех сторон вещи, как земельное владение, показывают каменные сваи (ороС) на греческих земельных участках, которые должны были изображать собой ипотеку, и римская покупка per aes et libram653, когда в присутствии свидетелей в обмен на монету из рук в руки передавался комок земли. Вследствие этого подлинной товарной торговли здесь никогда не существовало, и также мало способно было здесь возникнуть что-то вроде «цены текущего дня на пахотную землю». Упорядоченное соотношение между стоимостью земли и денежной стоимостью так же немыслимо для античного мышления, как и соотношение между художественной и денежной ценностями. Духовные, а значит, бестелесные создания, такие, как драмы или фрески, не имеют с точки зрения экономики абсолютно никакой ценности. Относительно античного правового понятия вещи ср. с. 85.