Заклятие счастья
Шрифт:
– Номер телефона, – проговорил он, зажмуриваясь на мгновение. – На задней крышке картонной папки, маленькими такими цифирками, карандашиком нацарапан номер телефона.
– Чей номер? – Ее пальцы принялись мять его позвоночник.
– Я не знаю. Еще не звонил. Да и Хмелева надо сначала спросить. Этот номер мог остаться от кого-то еще. Просто взяли папку, бывшую в употреблении, и… Тань, не надо!
Он слишком резко дернулся и слишком громко возмутился, когда ее пальцы полезли под резинку его трусов. И она
Медленно обошла его, села напротив. Глянула холодно и зло. Его удивительно симпатичная жена с черными непослушными кудряшками, милым носиком и пухлым мягким ртом вдруг сделалась неприятно чужой, холодной и некрасивой.
– Что происходит, Сереж?! – чужим властным голосом спросила Таня и, вырвав из его рук вилку, с силой швырнула ее на стол. – Прекрати царапать тарелку! Ты уже все съел!
– Извини, не заметил. Так было вкусно.
Похвалил он, все еще надеясь, что пронесет, что не будет никакого объяснения. Ему не придется снова врать про чувства и убеждать ее, а главное – себя, что она самая лучшая.
– Спасибо, – процедила она сквозь зубы, и глаза ее сделались еще злее. – Ты не ответил мне!
– А о чем ты?
Он подтянул с плеч полотенце и начал растирать давно высохшие волосы. С одной лишь целью, чтобы не смотреть в ее глаза, чтобы она не видела его глаз. Чтобы не ощущать особенно остро мертвую пустоту в сердце, чтобы не задыхаться от нее.
– Что происходит, мать твою? – взвизгнула Татьяна и громко стукнула ладонями о стол. – Думаешь, я слепая? Ты… Ты не хочешь меня! Ты… Ты не обнимаешь меня ночью вообще!
– Я устаю, – промямлил он из-под полотенца.
В эту минуту, как никогда, он чувствовал себя в клетке. В самом углу, съежившимся, загнанным туда поганой метлой уборщика. И он трусил, мать твою, выбраться оттуда. Трусил схватиться зубами за край этой метлы и порвать ее в клочья.
Трусил! Ничтожество!
– Я тоже устаю, Сережа, но это не мешает мне любить тебя! – закричала Таня, вскочила на ноги и почти легла животом на стол, пытаясь содрать с него полотенце. – Скажи мне, это она? Снова она? Это все происходит из-за Сашки?
Он промолчал, полотенце отобрать не позволил. Но волосы оставил в покое, они уже наэлектризовались и трещали от его спасительной процедуры. Он глянул на Таню измученным затравленным взглядом.
– Чего ты хочешь, Тань?
– Я?! – Ее ладони легли ей на грудь. – Все, что я хотела от тебя, – это любви! Хоть чуточку любви, Сережа! Хоть каплю той любви, что ты испытывал к ней! Ты… Ты даже не пытался! Никогда не пытался любить меня так же, как любил ее. Почему?! Ну хоть каплю! Почему?
– Потому что это невозможно.
– Невозможно что?
– Делить ту любовь на капли… – и это было честно.
Потом все как-то заметалось в их доме, благосклонно предоставленном им Огневым Игорем Валентиновичем. В его сторону летели его рубашки, майки, трусы, носки. Широко растопырив рукава, летели свитера и теплые джемперы. Все, что попадалось ей под руку, Татьяна швыряла в него. И орала! Боже, как дико и некрасиво она орала про его ничтожную душу, про его неудавшуюся карьеру, про его нескладную судьбу и нищенский кошелек.
В принципе, думал Назаров, подбирая с пола вещи и рассовывая их по сумкам, такие слова выкрикивают миллионы женщин, когда выгоняют своих мужей из дома. Это стандартный набор упреков для развалившейся, с виду благополучной семьи. Согласитесь, глупо упрекать мужа в том, к примеру, что он хороший сыщик, что ни разу не оскорбил ее, ни разу не изменил, ни разу не поднял на нее руку и не швырнул в нее тарелкой с супом, который был пересолен. Это неубедительно. Неубедительно для решения, которое она приняла. А она его приняла. И озвучила, забирая у него ключи от квартиры Огнева:
– Я с тобой развожусь, Назаров!
Все. На этом все. Он знал, что не вернется. Она знала тоже. И, провожая его до порога, с силой зажимала рот ладонью. Чтобы не смалодушничать. Чтобы не остановить.
А он бы остановился, взмолись она? Неизвестно.
Сергей перетащил сумки в машину. Отъехал от дома пару кварталов. Встал в тени черешневой аллеи и невесело усмехнулся.
Ему – трусу – только что сделали щедрый подарок, ему несказанно помогли. За него приняли решение, на которое он не смог осмелиться все минувшие десять лет. Его выставили из дома, и он этому подло рад! Он испытывает невероятную легкость, а это неправильно, это гадко… наверное.
Таня, возможно, теперь рыдала. Звонила матери, жаловалась на него. Ангелина Степановна прижимала к крупному уху мобильник, гневно сотрясала воздух проклятиями в его адрес и умоляла дочь не расстраиваться.
Наверное, все это происходило теперь. Но это было уже где-то там, не рядом, и это только что стало частью его прошлого. Он не мог и не хотел об этом думать. Все, о чем он сейчас думать мог, это как быстрее добраться до дома Саши. Как миновать утренние пробки на проспекте, как не разминуться с ней, как застать ее дома. Как убедить в том, что он должен быть с ней. Только он, только с ней…
Ее калитка снова оказалась незапертой. И у него снова отчаянно заколотилось сердце.
– Ты чего не запираешься?! – заполошно завопил он, влетая в ее прихожую. – Почему все открыто, Саша?!
Саша вышла из кухни с чашкой кофе в руках, в майке и пижамных брючках, босиком, без тапочек, волосы не причесаны.
– Ты чего орешь? – спросила она и сделала глоток из чашки.
– А ты чего не запираешься? – проворчал он, сбросил с ног мокасины, пошел мимо нее в кухню. – Кофе есть?
– Есть.