Заколдованная
Шрифт:
— Это не так. Твое желание и мое — это разные стороны одной и той же монеты.
Дункан провел по волосам рукой, словно гребнем, потом расстегнул свой роскошный плащ и отбросил его в сторону.
— Нет, — сказал он, снова повернувшись к ней. — Твое желание тонет в моем. Для тебя все будет точно так же с любым мужчиной.
Сначала Эмбер не поняла.
А когда поняла, то пришла в ярость. Глаза ее сузились, превратившись в щелочки.
— Значит, ты считаешь, что ко мне страсть приходит всегда только из вторых рук? — сдержанно
Он кивнул.
— Ты думаешь, что любой мужчина, который прикоснется ко мне, испытывая страсть, разбудит во мне ответный огонь?
Дункан заколебался, но потом все-таки снова кивнул.
— Ты позоришь нас обоих, — произнесла Эмбер ледяным тоном, не делая попытки скрыть свою ярость.
Он хотел было что-то сказать, но она опередила его, обрезая каждое слово так, как если бы обрезала нити в законченном шитье.
— Три раза в жизни мне доводилось почувствовать страсть мужчины. В первый раз я бежала, словно лань, пока не оказалась в безопасности. Потом упала на колени, и меня стало рвать, и рвало до тех пор, пока я не ослабела так, что не могла подняться.
— Сколько тебе было лет?
— Девять.
Дункан пробормотал про себя какое-то ругательство.
— В этом возрасте ты была еще слишком мала, чтобы отвечать на страсть, — сказал он. — Теперь, когда ты достаточно выросла…
— Во второй раз, — перебила его Эмбер, — мне было девятнадцать. Возраст более чем достаточный, чтобы отвечать на страсть, ты согласен?
Дункан пожал плечами.
— Ты согласен? — настойчиво повторила она.
— Да, согласен. — Голос его резал слух. — И ты ответила, так?
— Ответила ли я страстью на страсть? Он коротко кивнул.
— О да, — промолвила Эмбер. — Я была охвачена страстью…
Рот Дункана превратился в плоскую щель.
— …если полагать, что ярость и отвращение — это страсть, — насмешливо продолжала она. — Я выхватила кинжал, вонзила его в руку, шарившую у меня под юбкой, и бросилась бежать. Потом меня так вывернуло наизнанку, что я не в силах была сделать глоток воды.
— Кто были эти скоты? — требовательно спросил Дункан.
— В третий раз, — продолжала Эмбер, словно не слыша его вопроса, — рука какого-то незнакомца запуталась у меня в волосах, и сладкий озноб удовольствия растекся по всему телу.
— Что за незнакомец? — Ты.
— Не понимаю, — сказал Дункан.
— И я не понимаю, но это правда. Когда я впервые коснулась тебя, то испытала наслаждение столь острое, что даже вскрикнула.
— Тогда ты почувствовала не свое, а мое желание.
— В то время ты был без сознания, — возразила Эмбер.
Глаза Дункана округлились. Отразившаяся в них вспышка пламени свечи сделала их почти такими же золотистыми, как у Эмбер.
— Что ты сказала? — прошептал он.
— Я дотронулась до тебя, я узнала тебя, и я хотела тебя. Ты лежал без чувств, ничего не ведая, ничего не помня, и огонь заструился у меня по телу, когда я провела руками по твоей груди.
Вырвавшийся у Дункана звук мог быть именем Эмбер, или тихим стоном страсти, или и тем и другим одновременно.
— Я была создана для тебя, — сказала Эмбер, расстегивая свой плащ. — Для тебя одного и ни для кого больше. Возьми же то, что принадлежит тебе, и дай мне то, что принадлежит мне.
— И что же это такое? — спросил Дункан.
Но его улыбка и хрипотца в голосе сказали Эмбер, что ему это прекрасно известно.
— Мы соединены душами, — тихо проговорила она. — Как же не соединиться и нашим телам?
— Повернись спиной, бесценная Эмбер.
Она неуверенно повернулась спиной к Дункану. Ощутив, как его руки тронули шнуровку, она испытала вспышку желания и в то же время почувствовала облегчение.
Некоторое время не было слышно ничего, кроме шепота пламени свечей и шелеста одежд, бережно спускаемых вниз по теплому телу и падающих яркими пятнами на пол. Наконец Эмбер осталась одетой лишь в собственное тело и отблески огня, играющие на ее коже.
Палец Дункана прошелся по всей длине ее спины — от шеи до затененной впадины у основания позвоночника. Она затаила дыхание.
— Тебе это приятно? — спросил он. — Да.
Кончик его пальца снова повел черту, медленно скользя вниз, вниз, пока ему не пришлось остановиться, чтобы не оказаться зажатым между обольстительными выпуклостями. Охватившая Эмбер дрожь и ее прерывистое дыхание говорили Дункану, что ей на самом деле приятна эта ласка.
— Потому что это приятно мне? — спросил Дункан. — Чье это удовольствие — твое или мое — заставляет твое дыхание дрожать?
— И твое, и мое вместе, — ответила Эмбер чуть охрипшим голосом.
И Дункан опять стал обводить женственную линию спины и бедер, скользнув еще глубже в эту тень, которая мучительно искушала его. Он знал, что если пойдет дальше по этой темной излучине, то найдет место, которое мягче, чем его сны, и горячее, чем его желание.
— Хотел бы и я это почувствовать, — пробормотал Дункан.
— Что почувствовать? Он слегка усмехнулся.
— Мое желание и твое вместе.
— Тогда прими в дар мое тело и подари мне свое в обмен.
— Ты остаешься в проигрыше.
— Только потому, что я раздета, а ты одет. Сочетание колкости и страсти в голосе Эмбер заставило Дункана тихонько рассмеяться.
— Я хочу еще немного остаться одетым, — сказал он.
— Почему?
— Потому что тогда мне, может быть, удастся не поступить с тобой так, словно я — зеленый оруженосец, который не в состоянии удержать свое семя подольше, чтобы доставить подружке удовольствие.
Эмбер испуганно вскрикнула, когда Дункан наклонился и поднял ее на руки, словно ребенка. На один обжигающий миг она ощутила всю глубину его желания. Следующим ее ощущением была шелковистая прохлада мехового покрывала, принявшего ее обнаженное тело, и то, что Дункан уже не держит ее.