Закон контролера
Шрифт:
Но мне уже было совершенно наплевать на Карла Гебхарда, оставшегося далеко в царстве льдов. Мне нужно было сосредоточиться на гораздо более важном деле.
Конечно, я не был уверен, что правильно пользуюсь кольцом. Я просто использовал свой предыдущий опыт перемещения в пространстве через «кротовые норы», очень надеясь, что фашистское кольцо не выкинет меня куда-нибудь в центр Антарктиды, ибо мне совершенно не улыбалось стать первым ледяным памятником сталкеру, замерзшему на Южном полюсе…
Все, что есть у сталкера, – это удача. Потому что если ее у него нет, это мертвый сталкер. Надо признать, что я пока еще был жив только потому, что моя удача меня не покинула. Навыки – дело хорошее, конечно, но благодаря одним только навыкам выжить в тех передрягах, в какие я попадал, просто нереально.
Вот и сейчас мне повезло…
Относительно.
Череп выбросил меня точно в то место, которое я представил себе максимально отчетливо, – к той самой трансформаторной подстанции в городе Озерном, внутри которой находился портал, связанный с Чернобыльской Зоной…
С тех пор, как я здесь побывал, прошло всего лишь несколько часов, но, видимо, за это время в связи с аварией произошло усиление охраны всех более-менее важных объектов. И теперь возле дверей подстанции стоял часовой с ППШ в руках.
Думаю, если б он увидел мужика, появившегося из ниоткуда в униформе эсэсовского штандартенфюрера, он бы просто сначала на всякий случай высадил в меня весь автоматный магазин и только потом задался вопросом, что тут делает фашист через двенадцать лет после окончания войны. Судя по усам с проседью и военной выправке, часовой поучаствовал во Второй мировой, а у ветеранов этой войны рефлекс на эсэсовскую униформу был примерно как у сталкеров на ктулху: сначала стреляй, а потом все остальное.
Я даже поймал глазами момент осознания того, что часовой увидел: его глаза сначала расширились от удивления, но в следующую секунду лицо военного исказила такая ненависть, что мне аж не по себе стало. Видимо, за время боевых действий этот простой русский мужик успел насмотреться тех ужасов, что творили фашисты на его земле, и чувства к ним он испытывал соответствующие.
Я прям увидел, как в голове бойца стремительно поднимается черная волна, проламывая тонкую пленку забвения, – человек не способен постоянно ненавидеть, слишком это энергозатратное занятие. И, порой даже против воли самого человека, его психика защищает себя, приглушая наиболее острые воспоминания и гася точки наибольшей нервной активности, связанные с этими воспоминаниями.
Но чем больше человек воюет, чем дольше он видит весь кошмар, связанный с боевыми действиями, и участвует в нем, тем быстрее в случае появления раздражителя сметаются все защитные барьеры психики. И тогда наружу вновь вылезает безжалостный убийца, очень хорошо научившийся уничтожать тех, кто пришел убить и уничтожить все, что ему дорого…
Мне потребовалось невероятное волевое усилие, чтобы на пути этой черной волны поставить единственно возможный барьер, который способен остановить опытного вояку, увидевшего цель, – образ другого вояки, своего, причем очень сильно выше по званию.
Палец часового уже был на спусковом крючке, ствол автомата направлен мне в грудь, но глаза бойца уже вновь удивленно расширились…
Я непроизвольно выдохнул. Есть контакт! Теперь часовой видел то, что я ему внушил. Черная волна замерла в нерешительности – и стала медленно, настороженно оседать, готовая, словно сторожевая собака, одернутая хозяином, броситься вперед при малейшем сомнении в благонадежности приближающегося объекта.
– Стой, кто идет? – запоздало выкрикнул часовой.
– Полковник Звягинцев, – ответил я первое, что пришло в голову. И добавил для пущей важности: – Прибыл из Москвы в связи с аварийной ситуацией. А ты, похоже, собрался меня пристрелить, товарищ солдат?
– Привиделось под утро, извиняйте, товарищ полковник, – сказал часовой, опуская автомат. – С этой аварией всю ночь не спамши, смотрю, вы из темноты выходите, померещилось, что фашист к объекту подбирается.
– Ничего, бывает, – сказал я, подходя ближе и мысленно старательно превращая черный фашистский плащ в офицерскую шинель стального цвета с двумя рядами пуговиц. При этом я понятия не имел, как выглядит полковничья шинель образца пятьдесят седьмого года, потому необходимые детали докачивал из головы часового на ходу.
Но, несмотря на мои усилия по запудриванию головы военного, через них все равно пробивалась логика бойца, успевшего слишком много чего пережить на самой страшной войне человечества.
– Что-то вы рановато на прогулку вышли, товарищ полковник, – прищурился часовой. – И без сопровождения. Странно.
– Что ж, если полковник, то и прогуляться одному нельзя? – усмехнулся я, понимая, что теряю контроль над железобетонной логикой человека, прошедшего всю войну от звонка до звонка. С «кабинетными» фашистами-псиониками было проще – у них не было реального боевого опыта, и, возможно, потому я остался в живых после схватки с ними.
Конечно, я мог выжечь логические центры направленным пси-ударом либо выкачать всю информацию вместе с жизненным опытом из головы бойца, благо опыт имелся. Но передо мной был тот, кто, рискуя жизнью, четыре года защищал от врага мою Родину, служил в разведроте, более сорока раз и в составе группы, и один ходил за линию фронта…
И я не мог себе позволить поступить с ним как последняя сволочь.
Но и очередь в брюхо получать не хотелось, а часовой был в секунде от принятия такого решения. Потому мне пришлось действовать быстро и по старинке, благо я был в одном шаге от солдата, направившего ствол мне в живот.
При работе против огнестрельного оружия главное – это уйти с линии выстрела. Что я и сделал, шагнув вправо и одновременно нанеся круговой удар ногой по стволу ППШ.
В те времена единоборства, конечно, существовали… в тоненьких методичках по подготовке к рукопашному бою Красной армии, где ничего особо примечательного не было, либо в более серьезных пособиях для сотрудников КГБ с грифом «для служебного пользования», то есть без выноса из секретных учреждений для изучения в спецбиблиотеках. Потому простым людям оставались бокс, дзюдо и самбо, что тоже было весьма неплохо, но не предусматривало резких и сильных ударов ногами, о которых советские люди узнают только лет через двадцать, с началом эпохи появления в СССР школ карате.