Закон меча
Шрифт:
Радостный гвалт поднялся в крепости, покружил по двору и выплеснулся за стены. Гридь подхватила победные вопли и разнесла их далеко, но даже из леса, из чащоб и с полян его накатывал радостный крик, неистово стучали мечи о битые, изрубленные щиты. Победа!
Путь сквозь дебри русского леса был долог. Несокрушимые викинги, гроза морей, вязли в болотах, продирались сквозь плотные заросли колючей ежевики. Трое поломали ноги, перебираясь через скользкие стволы бурелома. Будущее этих неудачников решили голосованием. Человек сорок предложили обезноживших бросить или прирезать «из милосердия», но большинство все же постановило дотащить их на носилках. Вероятно, рассудив, что и их самих может постигнуть подобная участь. А оказаться брошенным на чужой земле не захотел никто. Вот только куда тащить эту троицу с ногами в лубках? Куда им всем направляться? Пешком в Свеарики? Судили-рядили недолго. Опасались, что по их следам пустят молчаливых финнов, а у тех рука тверда и глаз меток – перещелкают всех из луков, и вся недолга… «Двинули к Ильменю, – решил за всех Эйрик, – а там приищем какую-никакую лодейку!» На том и сошлись.
Долгое блуждание по лесу доконало даже поддоспешники. Толстая ткань была изорвана так, что набивка торчала из дыр, как заячьи хвосты. Дрэллеборг и Гадар обошли по широкой дуге и выбрались к ильменским берегам.
Пробираясь мстинской поймой, пришлось понервничать – мало того, что заливные луга топкими были, так они еще и открыты для глаз. Пронесло.
Эйрик сын Энунда пробрался через заросли ольхи и выбрался на обрывчик, срывавшийся к шуршащим камышам. Ильмень-озеро раскатывалось до самого горизонта, блестело и переливалось, ветерок погонял мелкую волнишку. Все вокруг было пронизано, пропитано покоем, мирные пейзажи навевали дрему, а избитые ноги просто вопили, требуя упасть на землю и снять колодки сапог. Эйрик послушался своих нижних конечностей – сел, стянул раскисшую обувку, вытянул гудевшие ноги. Пущай подышут маленько…
Конунг до того устал, что даже грызшая его утрата мужской силы оставила ум. И разгром его войска, и потеря знатной добычи – все это отошло на второй и третий план. Что – поражение? На то и война, чтобы кто-то ее проигрывал! Разве он всегда одерживал победу? Нет, порой приходилось отступать, бежать даже. И что? Даже самые грозные звери, вроде льва, коего он видал в Сёркланде, или медведя, бегут, если не могут победить. Нету в том позора. Срам был бы, ежели, скажем, он сам утек, а дружину свою бросил. Так ведь с ним она, дружина его! А кто не с ним, тот сдался. Стало быть, самые сильные и умелые не в плену… И все равно, до чего же жалко все потерять! Людей не жаль, люди смертны. Одни умирают, другие приходят им на смену, подрастают и становятся в строй. Добытого жаль! Сколько мехов… А золотишка нагребли сколько – с баб срывали, по сундукам нарыли… И все, добытое воинским трудом, все пропало!
Затрещали кусты, и Эйрик вздрогнул. Нет, то не местные. Из зарослей выбирался Дюк Славянин.
– Конунг! – сказал он, растягивая губы в улыбке. – Тут к тебе!
– Кто там еще? – проворчал Эйрик, поднимаясь.
– Я это! – сказал знакомый голос, и на бережок выскользнул Вадим ярл, пообносившийся, в изгвазданном корзне, но все с той же ядовитой ухмылочкой на небритой роже.
– И ты здесь, конунг гардский? – усмехнулся Эйрик.
– Смейся, смейся, – протянул Вадим. – Сам небось в дураках остался, чего других подначивать?
– Ладно, – буркнул Эйрик, – ладно…
– Ладно, – согласился Вадим. – Давай договоримся, конунг… Сюда я еще вернусь и устрою всем этим рюрикам и улебам веселую жизнь, но пока… Короче, у меня лодья, у тебя гребцы. Соединимся! Дом в Бирке у меня стоит, перекантуюсь пока под твоею рукою, поднакоплю силенок и вернусь. И тебе кой-чего верну из потеряного…
– Соединимся… – процедил Эйрик. – Это ж с твоей подсказки я здесь оказался!
– У тебя было все, конунг! – жестко сказал Вадим. – Все, чтобы грабануть Гарды и смыться. А ты? С моей, что ли, подсказки лодьи твои пожгли? Это ты Альдейгу спалил! Вот тебе и ответили. А как ты хотел?!
– Цыц! – мрачно ответил Эйрик. – Хватит болтать… Веди к лодье!
Солнце уперлось в зенит, когда из прибрежных камышей выскользнула длинная синяя лодья. Сотня угрюмых викингов сидела на веслах и гребла к югу, направляясь к волокам. Эйрик конунг восседал на месте кормщика и правил. Он глядел поверх голов своих хирдманов, на мутный синий горизонт, и во взгляде его читалась тоска. Эйрик Энундсон ничего не ждал от будущего. Все, что он имел, осталось за кормой Вадимовой лодьи. Он всегда горел желаниями, пламенел энтузиазмом и азартом, зажигая дружинников своих, а теперь… А теперь ему осталось тихо тлеть. Дотлевать в сонном оцепенении пустопорожние годы убогой и нищей жизни. Он глянул вниз, сжал ноги, разжал. Ни искорки… Огарок плоти. Конец.
Глава 22
Долгожданная тишина опустилась на Альдейгу. Убитых убрали с поля брани, снесли под деревья, сложили в рядки – уважительно ко всем, и к захватчикам, и к защитникам отечества. Пленных взяли под стражу и развели по загонам. Раненых уложили в терему – Пончик и Чара верховодили в этом импровизированном госпитале, а дворовые девки обратились в сестричек милосердия. Кровавые лужи засыпали песком. Трофейное оружие охапками сносили в крепость. Мир.
Олег сидел под стеной Воротной башни, держа катану на коленях. Сидел, тупо уставясь перед собой, и ни о чем не думал. Все мышцы ныли – особенно на правой руке. И ноги болели – побегай-ка в полупудовой кольчуге! Да еще панцирь сверху…
Раньше Олег читал, что после баталии воины чувствуют опустошенность. Лично он ощущал покой. Полный покой. Полный и бесконечный – Будда бы позавидовал.
– Олег! – позвал чей-то голос.
«Меня, что ли?..» – проползла ленивая мысль. Из-за угла вышел Хилвуд.
– Вот ты где, – сказал боярин. – Пошли в баню!
– Да я… как-то… – растерянно промямлил Олег.
– Пошли, пошли… Попаримся! И кровушку смоем, и смертушку…
Олег с трудом поднялся – точно, умаялся! – и поплелся вслед за Хилвудом. Боярин провел его в самый дальний угол крепости, туда, где в низинке стоял большой потемневший сруб. Это была банища.
В предбаннике крутился конопатый отрок зим пятнадцати от роду. Хилвуд передал ему оба меча, свой и Олегов, и конопатый с почтением принял оружие. Из мовни меж тем доносился хор голосов, обходившихся, в основном, междометиями, а также кряканьем, стонами, фырканьем и воздыханиями.
– Пошли, – молвил Хилвуд.
И Олег нырнул в маленькую дверцу, из которой дохнуло паром. Пахло квасом, дубовыми листьями, мятой, хвоей, травами, пучки которых висели под потолком, и еще чем-то, неопределенным, но знакомым с самого детства. Вдоль стен стояли лавки, а пол покрывали толстые желтые циновки. Десяток распаренных голых тел потели в мовнице, плескались из деревянных ушатов, терли друг другу спины лыковыми мочалками, чуть не сдирая кожу, зверски охаживали вениками на полках в парильне.