Закон против тебя
Шрифт:
Борис Иванович сшиб его кулаком, как кеглю, а шедший следом Бакланов от души пнул его сапогом, окончательно отбив охоту подниматься на ноги.
Подберезский очаровательно улыбнулся женщинам, прижал палец к губам и махнул рукой в сторону выхода, давая понять, что они свободны. Ему показалось, что женщины ничего не поняли, однако ни спорить, ни поднимать шум они не стали и тихо двинулись к дверям.
– Все на пол! – проревел Комбат, врываясь в помещение, где тарахтел и лязгал главный конвейер. – Охране сложить оружие! Здание окружено!
Его последние слова потонули в грохоте автоматной очереди. Зазвенело разбитое стекло, веером
Комбат выстрелил, упал, перекатился и выстрелил снова. Одна пуля попала в плексигласовое забрало мотоциклетного шлема, украшавшего голову охранника, другая ударила в прикрытую бронежилетом грудь, заставив мертвого вертухая развернуться в падении.
– Броники, Иваныч! – крикнул Подберезский, с колена открывая огонь по галерее. Стоявший там охранник сплясал короткий танец смерти, тяжело кувыркнулся через перила и мешком рухнул прямо на ленту конвейера.
– Сам вижу, – процедил Борис Иванович, ныряя под прикрытие двухсотлитровой бочки со спиртом и выстрелом заставляя пригнуться одного из автоматчиков. – Сдавайтесь, уроды, пока всех не перебили! – прокричал он, перекрывая выстрелы, звон падающих на бетонный пол бутылок и чей-то истошный визг.
В ответ снова прогремела автоматная очередь. Пули пробарабанили по железному боку бочки, в воздухе остро запахло спиртом, фонтанчиками заструившимся из пробоин.
Борис Иванович обернулся и увидел Бакланова, который стоял в дверях, раз за разом прицельно стреляя из винтовки и даже не думая украшаться от свистевшего вокруг свинцового града. Он был спокоен и сосредоточен, как на стрельбище. Комбат видел, как в фанерной перегородке у него за спиной одно за другим возникали черные отверстия пулевых пробоин.
На голову и плечи Бакланова дождем сыпались щепки, но он стоял неподвижно, широко расставив ноги в поношенных армейских ботинках, наводя, стреляя, перезаряжая и снова наводя. Подберезский бил короткими очередями и хрипло орал на Бакланова, заставляя того лечь. «Смерти ищет, – подумал Комбат о Бакланове. – Вот псих! Будем живы – голову оторву!»
У Бакланова кончились патроны. Он спокойно выбросил опустевшую обойму, вынул из-за пояса новую и небрежным жестом профессионала загнал ее на место. Он уже начал поднимать винтовку к плечу, по-прежнему стоя во весь рост на самом видном месте, но тут какая-то молодая женщина в свисавшем грязными лохмотьями, когда-то белом просторном костюме, вскочив с пола, метнулась к нему и изо всех сил оттолкнула в сторону, врезавшись в Михаила всем своим мизерным весом и вцепившись в него обеими руками. За долю секунды до столкновения с галереи прозвучал одинокий выстрел, и Борис Иванович увидел, что пуля попала женщине в руку. «Ну что за баба! – с восторгом подумал Комбат, выскакивая из укрытия, чтобы видеть засевшего где-то у него над головой стрелка. – Ведь это Мишкина пуля была, верняк. Он на эту девчонку теперь до конца дней молиться должен.»
– А-а-а, черемисы! – раздался с галереи торжествующий вопль. – Попались, мать вашу! Я вас научу родину любить!
Борис Иванович посмотрел наверх и увидел огромного, толстого человека с распухшим испитым лицом и с бульдожьими щеками, покрытыми лиловой сеткой лопнувших сосудов. На человеке была невообразимо грязная, ветхая от старости офицерская рубашка и засаленные брюки защитного цвета. Его огромное брюхо колыхалось,
В его свободной руке вдруг возникла бутылка водки.
Он зубами сорвал с нее колпачок, сделал богатырский глоток из горлышка и пальнул в Подберезского, хохоча и изрыгая матерную брань. Пуля ударила в казенник пулемета, выбив оружие из рук Подберезского и намертво заклинив затвор. Андрей ничком бросился на пол и откатился за станину конвейера.
Борис Иванович тщательно прицелился и спустил курок. Раздался сухой металлический щелчок. Комбат снова взвел курок и еще раз нажал на спуск, прежде чем до него дошло, что барабан «нагана» опустел.
– Что, черемис, патрончики-то тю-тю? – проорал сверху толстяк и прицелился в Бориса Ивановича, С холодной четкостью, которая присуща подобным моментам, Борис Иванович понял, что толстяк не промажет.
Раздался выстрел. Толстяк покачнулся, выронил бутылку, но устоял на ногах и снова прицелился в Комбата с тупым упорством безумца, решившего во что бы то ни стало довести свой замысел до конца. Откуда-то со стороны дверей опять донесся звук выстрела. Черемис оскалил зубы, несколько секунд постоял, все сильнее раскачиваясь взад-вперед и по-прежнему пытаясь удержать Бориса Ивановича на мушке, навалился всем своим чудовищным весом на хлипкие перила и вместе с ними обрушился вниз, с грохотом приземлившись на железные бочки со спиртом в двух шагах от Комбата.
Борис Иванович вырвал из его скрюченных пальцев еще теплый «наган» и, обернувшись, увидел, как Бакланов выбирается из-под бесчувственного тела своей спасительницы, держа одной рукой за шейку приклада еще дымящуюся после удачного выстрела винтовку.
Только теперь Комбат заметил, что стрельба прекратилась. В углу кучка грязных оборванных людей, пыхтя и ругаясь, копошилась над охранником. «Порвут на части», – подумал Борис Иванович, но вмешиваться не стал.
– Концерт окончен, – громко сказал он, засовывая за пояс револьвер. – Все свободны. Можно расходиться по домам.
Тентованный «КамАЗ», урча работающим на холостых оборотах двигателем, стоял на площадке перед распахнутыми воротами ангара, из которых уже тянуло дымком, – видимо, горящий спирт добрался до фанерных перегородок и иного оставшегося внутри горючего. За рулем сидел истощенный белобрысый парень в рваной одежде, наблюдая в боковое зеркало за тем, как последние рабы грузятся в полуприцеп.
Комбат и Подберезский тоже наблюдали за этим процессом, стоя в сторонке. Подберезский курил, а Борис Иванович делал вид, что ни капельки ему не завидует. Время от времени они бросали обеспокоенные взгляды на Бакланова, который сидел поодаль на камне, все еще держа на коленях винтовку.
Кто-то тронул Бориса Ивановича за рукав. Он оглянулся и увидел молодую женщину в белом костюме – ту самую, что спасла Бакланова от пули, закрыв собой. Ее рука была наспех перевязана какой-то тряпкой, больше всего напоминавшей подол ее собственной юбки.
– – А вы почему не в машине? – спросил Комбат.
– Извините, – сказала она, – я… Я хотела узнать, что с Баклановым.
– А что с Баклановым? – удивился Комбат. – Вон он, сидит себе, как Стенька Разин на утесе. Цел и невредим. Вашими, между прочим, молитвами.