Закон сталкера
Шрифт:
Между тем унылый рассвет хоть тягомотно и лениво, но все-таки вступил в свои права. Лес расступился, и я увидел забор Киевского филиала Института аномальных зон. И мощные ворота, в тот забор старательно вваренные…
Открытые ворота.
Створки распахнуты настежь, возле них секьюрити валяются. Двое. То ли мертвые, то ли грамотно вырубленные, ибо луж крови я рядом с ними не заметил. Хотя, может, плохо приглядывался. Надо оно мне, когда проблема проникновения на охраняемую территорию отпала сама собой? Правильно, совершенно ни к чему.
Поэтому вместо того, чтобы рассматривать тела, я их просто объехал – и, поддав газу, рванул вперед по асфальтовой дороге, упирающейся в главное здание Института. Серое, унылое и мрачное как сама Зона, которую в данном храме науки ученые мужи вдумчиво изучали уже многие годы.
Однако предполагаемой стрельбы по моей машине не случилось. Некому было стрелять. Вдоль дороги тоже валялись тела охранников, штук пять или шесть. Все с автоматами, но без пятен крови на одежде, которые трудно не заметить даже из движущегося грузовика.
Парадная дверь Института была нараспашку, как и ворота. Поэтому, сбросив скорость, я уже без особой опаски подъехал к крыльцу, вылез из машины, и беспрепятственно вошел в здание.
Перешагнув через бездыханное тело еще одного незадачливого секьюрити, я зашел в вестибюль, похожий на внутренность огромного и дешевого гроба. Серые бетонные стены навевали уныние, а прямоугольные дыры в них, являющиеся началом множества коридоров, вызывали ассоциации с печами крематория.
– Ну и куда теперь? – пробормотал я себе под нос…
И тут же заткнулся, прислушавшись.
В глубине одного из коридоров явно слышался какой-то ритмичный стук. Ну, я и пошел на звук, рассудив, что если кто-то что-то увлеченно долбит, то вполне можно отвлечь его от этого занятия, чтобы как следует расспросить. Или допросить, если с расспросами не получится.
В стены коридора справа и слева были вмурованы стальные двери с заклепками по периметру. Под потолком горели плафоны, затянутые в стальные полукруглые сетки, предохраняющие от случайного удара. Интересно, с чего это Институт больше напоминает бункер, чем научное учреждение? И куда подевались его сотрудники, в частности – недобитый мною профессор Кречетов, ради которого я и сорвался из Москвы в эти места, которые уже довольно давно проклял от всей души? Что ж, еще один поворот бетонной кишки, и я так или иначе получу ответы на свои вопросы.
Я вытащил из кобуры пистолет, поднял его на уровень лица, шагнул за угол…
Долбежка прекратилась. И я еле увернулся от небольшого молотка, летящего мне прямо в лицо.
Тот, кто кинул им в меня, с немыслимой быстротой катнулся по полу, уходя с линии выстрела. Я тоже рванулся вправо, так как заметил в руке незнакомца какой-то тусклый блеск, не предвещавший ничего хорошего. При этом моя рука с пистолетом сама, на автомате сопроводила стремительно движущееся тело, беря упреждение на полкорпуса, ловя на мушку ту точку пространства, где оно появится через долю секунды. А указательный палец уже почти выдавил всю слабину спуска…
Но я не выстрелил.
Почему? Не знаю… Вот убейте меня – не знаю. Глупость? Наверно да. Потому что в следующую секунду мою кисть обожгло огнем – и вырванный из нее пистолет с металлическим лязгом упал на бетонный пол. А потом я увидел, как ко мне тягучей молнией рванулся незнакомец в странном темно-сером балахоне под цвет тумана и бетона. И понял, что ни фига не успеваю выдернуть из ножен «Бритву», потому что этот человек явно двигается быстрее меня, и его нож, зажатый в руке, коснется моего горла раньше, чем я успею смачно и коротко выматериться от досады…
Но он сделал это раньше.
Остановился на полпути, словно наткнулся на невидимую стеклянную стену, и из-под глубокого капюшона, полностью скрывающего лицо, раздалось глухое:
– Ксоо!
И мне как-то вдруг сразу полегчало. Потому что в Предзонье вот так от души ругаться на японском языке мог лишь один человек. Помнится, в свое время он мне рассказывал, что эта привычка сохранилась у него со времен обучения в Школе клана якудзы – тогда ему только и оставалось, что материться про себя да глотать вязкую слюну, часто имеющую привкус собственной крови.
Я опустил глаза, посмотрел на небольшой лоскут кожи, сорванный с кисти тонкой стальной цепью, и все-таки не выдержал:
– Ну япона мать! Ты когда-нибудь будешь сначала думать, а потом бить?
– Как будто ты сначала репу чешешь полчаса, а потом стреляешь, – немного смущенно проговорил Виктор Савельев по прозвищу Японец, откидывая назад свой капюшон.
– Понятно, – сказал я, доставая из кармана аптечку. – Это типа вместо извинения, я правильно понял?
– Хорош тебе стонать, – буркнул Японец. – Подумаешь, царапина. Зеленкой помажешь, и через два дня заживет как на собаке.
– Угу, я тоже рад тебя видеть, – сказал я, над-рывая зубами упаковку с бактерицидным пластырем. – А теперь объясни, какого ктулху ты тут делаешь?
– Пытаюсь вскрыть вот это, – сказал Виктор, кивая на огромную стальную заслонку, перегораживающую коридор.
Именно заслонку. Так как дверью назвать это бронированное нагромождение стали, вмурованное в бетон, язык не поворачивался.
Но Савельева трудности никогда не пугали. И без расспросов было понятно, что открытые ворота Института и охранники, валяющиеся вдоль дороги – его работа. А теперь он при помощи молотка и зубила умудрился выковырять в бетоне под дверью нехилую нишу, в которую запросто мог пролезть чемодан средних размеров. При этом я заметил, что валяющееся на полу зубило, которое Виктор метнул в меня, было уже сточено на треть. Это как же он молотил по нему? И сколько? О чем я и поинтересовался.
– За полчаса выдолбил, – сказал Виктор. – Правда, устал.
– Да ну! Всего-то полчаса поработал в режиме перфоратора и притомился?
– В состоянии мунэн [1] работается лучше, чем обычно, – не понял подколки Виктор – или сделал вид, что не понял.
– Даже не спрашиваю, зачем ты эту нору выковырял, – уже более серьезно сказал я. Это было понятно и так, ибо рядом с Японцем на полу стояла раскрытая спортивная сумка, набитая брикетами взрывчатки. Стало быть, нишу в бетоне мой старый хммм… знакомый долбил для закладки заряда под бронеплиту.
1
Мунэн (яп.) – состояние отсутствия мыслей.