Закон возмездия

Мы были знакомы с Тайроту чуть больше недели, но уже могли считаться добрыми друзьями. Достойнейший из краснокожих просто преклонялся перед «пиэ» — белым доктором. Я же с самого начала поддерживал эту дружбу испытанным на экваторе способом, а именно: одаривал его мелкими безделушками. Перламутровые ожерелья, стеклянные украшения, ножи за тринадцать су, куски материи — таковы были немаловажные элементы нашего товарищества. И так как я не только щедро одаривал индейца, но и позволял ему наливать из бездонного дамжана [1] сколько душе угодно тафии, водки из тростникового сахара, то краснокожий друг стал посещать меня все чаще, не скупясь на торжественные заверения в любви и дружбе.

Должен признать, что и индеец никогда не являлся с пустыми руками. То он приносил прекрасную стрелу и поблескивающий полировкой, тщательно отшлифованный лук, то великолепное «паге» — лопатообразное весло, украшенное редкостными рисунками, то плетенную красивыми жгутами индейскую корзину, то головную повязку с торчащими перьями ары [2] и тукана [3] и национальное ожерелье из зубов ягуара и когтей муравьеда. Эти дружеские обмены производились с такой серьезностью и такой искренностью, что случайный их свидетель мог лишь гадать: «Кто из них более наивный и кто более алчный: белокожий или краснокожий?» Во всяком случае, то, как мы бросались друг к другу со своими подарками, делало нас обоих похожими на дикарей.

Б'oльшая часть полученных мною подарков приходилась, конечно же, на долю Тайроту, и вскоре я уже с некоторым страхом взирал на эту угрожающе растущую кучу индейских даров, памятуя о том небольшом багаже, который допускался к бесплатной перевозке на судне.

Как всегда, наши встречи заканчивались выпивкой. Я разливал бутылку по двум большим чашам, мы чокались, Тайроту залпом выпивал свою, затем, зная, что я не большой любитель алкоголя, завладевал и моей и проворно опустошал ее, говоря:

— За твое здоровье, «компе» (друг)!

Мы крепко жали друг другу руки, я вручал индейцу пачку табака с неизменной просьбой:

— Тайроту, подари мне свой «куидар» (кастет). Ты знаешь, я готов отдать тебе, что только пожелаешь. Скоро я уезжаю. Он мне очень нужен.

Сияющее лицо друга враз омрачалось, затем тихим, даже каким-то таинственным, голосом он произносил:

— Ты хорошо знаешь, что я не могу. Это куидар Юпи. Я убил его. Нет, не могу, компе.

До сих пор ничего иного я от него добиться не смог, но продолжал упорно настаивать, все более раздражаясь неизменными отказами.

Кастет покойного Юпи ничем особенным не отличался. Он представлял собой кусок железного дерева длиной в сорок сантиметров с закругленной массивной рукояткой и заостренным десятисантиметровым концом.

Это орудие смерти, которое я много раз держал в руках, было привязано к короткому толстому шнуру, в нескольких местах испачканному красными пятнами, скорей всего крови.

У кастета явно была какая-то легенда, и упрямый индеец, отказывая в моей просьбе, по-видимому, не столько хотел сохранить у себя эту нужную вещь, сколько не желал раскрывать связанную с ним таинственную историю.

Не считая этого, Тайроту был лучшим в мире человеком — добрым, отзывчивым, сердечным, преданным, насколько этого можно ожидать от вождя племени аруагов Голландской Гвианы.

Итак, мы оставались лучшими друзьями, несмотря на это легкое облачко, почти ежедневно омрачавшее сердечность наших отношений.

Но вот наступил день отъезда. В честь этого события я устраивал обед, на который пригласил комиссара голландской провинции Марони, креола из Суринама, господина Макинтоша. Для переправы через реку меня и Тайроту со всем семейством — тремя женами и дюжиной детей, из которых самому старшему было лет восемнадцать — он любезно предоставил в наше распоряжение лодку.

Гости быстро разделались с копченым тапиром, мясными консервами и аппетитной ножкой черной обезьяны, запеченной с овощами, обильно запивая все это тафией, недостатка в которой не было. Я же вместо алкоголя собирался затянуться первой за обед сигаретой, столь желанной для курильщика, но тут с сожалением обнаружил, что серный фитиль зажигалки подмочен и зажечь его совершенно невозможно.

Итак, огня не было, следовало отправляться к индейцам за огнивом, а это полчаса пути.

И тут я вспомнил, что на дне моего ягдташа [4] есть коробка с серными спичками, последняя из старого запаса, хранимого со скаредностью скопидома. Зажечь огонь было делом секунды. Чирк!

О, ужас! Что случилось с семейством Тайроту: все от мала до велика повскакивали с мест, ошеломленно глядя друг на друга, потом грохнулись на колени, в отчаянии воздев руки к небу.

— О, компе… о! — вскричал глава семьи. — Что это был за зверь?

— Но, черт возьми, простая спичка!..

— О, компе… о!

— О!.. О!.. О! — вторили ему остальные.

— Дай мне это…

Я охотно удовлетворил эту невинную просьбу, и мой индеец, не менее счастливый, чем первый изобретатель «спичек» Прометей, в секунду добыл огонь столь необычным для себя способом.

— Еще, еще, дай всю коробку! — совсем по-детски заныл Тайроту.

— Ну нет! — отрезал я.

Невыразимое отчаяние охватило краснокожего. Лицо сразу же помрачнело, из глаз готовы были брызнуть слезы. Отказ был для него тем более чувствителен, что получал он его от меня впервые.

— Но почему, компе? — спросил он огорченно, чуть не плача.

— Ты получишь ее, но только в обмен на куидар.

Против этого аргумента возразить было нечего, и побежденный Тайроту опрометью бросился вон — вещь необычная для вождя племени, — а еще минут через двадцать я был обладателем вожделенного кастета.

— Но это еще не все, — сказал я, — ты получишь коробку со спичками, если расскажешь историю Юпи. Я уезжаю через час, так что времени у нас достаточно.

— Бесполезно его просить, — прервал меня господин Макинтош. — Я знаю эту историю досконально и охотно ее расскажу.

— Так вот, — начал комиссар свой рассказ, — лет десять тому назад у вашего друга был сын, двадцатилетний красавец, которым отец очень гордился. Тайроту, к тому времени уже вождь племени, считал юношу своим наследником и надо ли говорить, с какой нежностью к нему относился, какие надежды на него возлагал.