Залог возможности существования

С разрешения автора я посвящаю эту свою работу как издателя памяти любимой женщины, у которой я продолжаю учиться радоваться даже самым «незначительным» проявлениям жизни,

памяти Лилии Бахрах (в девичестве Каськовой)

«Помнить — значит становиться похожим [1] » - я очень постараюсь.

Ноябрь 1997 г. Михаил Бахрах

В действительности это книжка о подспудных регуляторах человеческого переживания и поведения, об источниках энергии, движущей всю нашу активность - от сложнейшей телесной до самой мобилизующе духовной.

Книжка так насыщена конкретикой: людским бытом, болью и радостью, отчаяньем и надеждой, общими проблемами и отдельной человеческой судьбой, деталью и обобщением, поэзией наконец, что ее трудно без натяжки отнести к какому-либо одному литературному жанру: это и серьезное научное исследование, и страстная публицистика, и подробное клиническое описание, и беллетризованные записки... хотя по видимости она написана, вначале, как изложение сущности и практики оригинального психотерапевтического подхода (использующего в качестве главного средства точное воздействие на степень удовлетворения всего круга потребностей человека и перспективу такого воздействия), а потом, как теоретическое (физиологическое, психологическое, клиническое, нравственное, социокультуральное и философское) обоснование этой практики.

Автор пытался на протяжении всего разговора с читателем любое самое абстрактно-теоретическое, самое примелькавшееся уже или еще не рождающее у нас никаких, связанных с нашей реальной жизнью ассоциаций положение или понятие, оживить, наполнить актуальным для каждого, задевающим человеческим содержанием, добиться того, чтобы за такими сухими словами, как “рефлекс”, “источник сигналов”, “сигнал возможности удовлетворения”, “потребность”, “высшая ценность”, “жизненный смысл” каждым ощущался его голод, его хлеб, его родня и трагедия, его самообман и истина... Автор пытается сделать быт инструментом науки, а науку орудием повседневности, быта. Он пытается сложнейшее физиологическое и психологическое понимание сделать одинаково трудным и одинаково доступным, ощущаемым как для специалиста, так и для любого

умеющего читать, чувствовать и думать человека. Точнее, он и к профессионалу: психологу, физиологу, культурологу, педагогу, врачу, психотерапевту, социологу, философу, художнику - к каждому обращается, во-первых как к человеку присваивающему, проживающему свою жизнь, а только через это человеческое понимание как к ученому, специалисту. Автор считает, что об изучаемом им предмете нельзя практически полезным образом рассказать, на него можно обратить или не обратить внимание, его можно открыть в собственном человеческом опыте, в своем переживании, ему нельзя научить, его можно только постигнуть в благоговейном, сочувственном наблюдении за собственным существованием человека и животного в себе, в другом... Отсюда и подзаголовок книги: “Опыты самонаблюдения”.

Поэтому эта книжка для всех, интересующихся собой. Собой как “Homo moralis”, как “животным, обособляющимся в обществе”.

ПРИМЕР № 1. ЧЕМ ГРОЗИТ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ. Высокая, сухая, забывшая показную, воинственнозащитительную, упреждающую чопорность, шестидесятидвухлетняя, уже до дверей старательно расплаканная дама, отчаявшись вытребовать таким плачем мое сострадание, уяснив с моих слов, что я чужой ей, незнакомый и за занятостью скорее к ее излияниям равнодушный человек, что моя задача вылечивать, а не лечить и жалеть, по моей настойчивой и совершенно незамечающей ее слез просьбе, наконец, от “ничего не поделаешь”, формулирует ту задачу, которую, по ее словам, с моей помощью хотела бы разрешить она.

Поскольку задача эта, обычная в моем кабинете задача -вылечиться, ставится просительницей принужденно, по причинам весьма далеким от ее конкретной, сегодняшней заинтересованности (об этих причинах я позже расскажу), постольку, интуитивно, едва почувствовав, что здесь всерьез намерены и могут ее вылечить, едва ощутив угрозу быть вылеченной, моя пациентка с изощренной предупредительностью интуитивного же, в своих причинах и следствиях неосознаваемого действия, моя пациентка спешит (и непременно до постановки задачи) подготовить себе пути к отказу от ее разрешения, к отказу обязательно непреднамеренному, по любому, якобы независящему от нее, как и все в ее жизни, поводу.

Пытаясь спровоцировать мой отказ или опосредовать потом этим свой уход от грозящего выздоровления, еще не высказав задачи, спешит эта невзрослая шестидесятидвухлетняя запутывательница предупредительно обмолвиться полувопросом-сомнением в разрешимости этой задачи, если пи вообще, то... в этом кабинете.

– Правда, я сомневаюсь, может быть мне сюда и не надо? Может быть, мне вовсе и нельзя помочь?!

– Какую, все-таки, задачу вы хотите с моей помощью разрешить?

– Как мне с этим справиться?...

– А у вас есть иной выход, кроме как справиться?
– я перебиваю, не дослушав.

– В принципе (у нее высшее образование) есть! Я могу повторить то же, что сделала дочь!

Нет, она вовсе не грозит и не пугает! Ведь у нее нет и мысли пугать! Она просто на вопрос отвечает.

Мысли действительно нет. Но поставьте себя на место ее мужа, сына, на место врача или просто живого ее слушателя. Вы сумеете не встревожиться?!

Таким террором, с намерениями святой, заставляют ходить по струнке и близких, и сотрудников, и врачей, и...

– Если вы намерены покончить собой, зачем же ко мне-то пришли?.. В этом я не помощник... Быть соучастником убийства я не хочу.... Лечить от душевной боли того, для кого есть выход сбежать из жизни?!... Вылечиться побуждает только безвыходная ситуация. Этот вопрос решите без меня. Когда не будет иного выхода, кроме как жить, приходите.

– Я не собираюсь кончать с собой, у меня...

– Только что вы говорили “могу повторить”, теперь “не собираюсь”... Какая-то не по возрасту легкая, недостойная игра серьезными у людей словами... вы так родных насмерть запугаете... Мне для работы нужна ясность. О чем вы меня просите? Есть ли у вас возможность убить себя? Не на песке же строить?! Будете вы кончать собой и скоро ли?