Заложники любви
Шрифт:
— Ну? А твое слово какое?
— Мое слово правильное, — сказал Ванька и удовлетворенно сел, словно отстоял свое до самого конца.
— Ну сколько, сколько? — нетерпеливо прокричала Актиния. — Ты можешь по-человечески сказать?
— Я думаю, — не обращая внимания на презрительный взгляд супруги, важно произнес Ванька, — я думаю, что объявлять нужно двести. И смотреть. А ту, коричневую, с подпалинами, нужно объявить двести пятьдесят и смотреть.
— Вот тебе — выкуси!!!
Актиния Карповна ткнула своим крепким кукишем супругу прямо в нос. Да так неловко, что Ванька по-собачьи взвизгнул
— Ох ты, Господи, — испуганно запричитала супруга, — на спину, на спину повернись! Всю обивку зальешь…
Ванька перевернулся на спину, закрыл страдающие глаза и замер, сглатывая собственную соленую кровь.
Спор у них зашел вот о чем. Накануне Васька Фомин привел к ним в дом человека, который назвался Геннадием Николаевичем. Как положено, выпили бутылочку водочки (Геннадий Николаевич был за рулем и не пил), закусили квашеной капустой, на которую Актиния была мастерица, которой она и приторговывала, когда на рынке других дел не было.
Потолковали о том, о сем, Васька Фомин завелся и хотел слетать к Нюрке за второй, но Геннадий Николаевич инициативы не поддержал и намекнул, что торопится. Тут все немного помолчали, а Фомин засобирался.
Когда он ушел, Геннадий Николаевич раскрыл свою большую спортивную сумку, на которую давно уже посматривала Актиния Карповна, и извлек из нее пять больших, пушистых, разноцветных шапок-ушанок.
Еще не имея никакого реального плана и даже не успев подумать о том, что такой план нужен, инстинктивно, как уклоняется человек от летящего в него предмета, едва завидев шапки, Актиния Карповна запричитала по-старушечьи:
— И-и-и, мил человек, сейчас это не продашь, сейчас люди по ондатре убиваются, а это не поймешь не разберешь что. Да и на прилавок не выложишь — милиция скрозь простреливает, и сезон не тот — зима уже вовсю. Вот бы осенью, мил человек, так совсем другое дело…
Все это она пропела одним духом, самозабвенно, как глухарь, не видя и не слыша ничего вокруг. Ванька же имел время наблюдать за пришельцем и потому кривился от слов супруги, как от зубной боли.
Геннадий Николаевич выслушал ее терпеливо и покивал даже в знак того, что оценил профессионализм и темперамент. Когда Актиния кончила, он сказал, словно продолжая начатую фразу:
— Мне нужно получить за каждую шапку сто тридцать пять…
— Сто десять… — блеснув отличной реакцией, вставила Актиния.
— …рублей, — продолжал лишь на долю секунды запнувшийся Геннадий Николаевич. — Здесь пять шапок, значит, всего шестьсот семьдесят пять. Деньги мне нужны ровно через неделю. Сегодня вторник, значит, во вторник я и приеду.
— Да как же мы, мил человек, ко вторнику такую пропасть шапок скинем, — запричитала Актиния, жадно перебирая руками коричневую с подпалинами, тонкого, пушистого меха шапку. — Да ведь дорого, дорого, кто возьмет? И за сто тридцать в другой раз не отдашь, да и нам за труды… Пойди постой на морозе. У Ванечки вон чахотка застарелая, он в тубдиспансере всю жизнь на учете. Он пенсию, мил человек, по инвалидности получает. На лекарства пенсии не хватает, мил человек, пожалейте вы его, ради Христа нашего Господа… Покажи пенсионную книжку, Иван… Вы бы, мил человек…
Очевидно, у Геннадия Николаевича совсем не было времени. Он взглянул на часы и заговорил, не дожидаясь паузы или остановки:
— От вас самих зависит, как будут развиваться наши деловые отношения. Если я буду вами доволен, если вы будете вести себя аккуратно — товара будет много.
Без работы сидеть не будете. Товар вам будет привозить молодой человек. Он сошлется на меня. Деньги я буду забирать сам. Меня не интересует, за сколько, кому и где вы продадите, но у меня есть одно существенное условие: никто не должен знать, сколько вы мне за них отдаете. И вообще советую не трепаться на эту тему и сменить рынок. Здесь, в Щедринке, вы много не продадите. Здесь покупатель местный или транзитный, случайный. В Малаховке сейчас хорошая конъюнктура…
— Что-что? — бойко переспросила Актиния.
— В Малаховке, — терпеливо, как старый опытный педагог, повторил Геннадий Николаевич, — в этом году хороший рынок по субботам и воскресеньям. Приезжает много народа и с ближайших станций, и даже из Москвы. Практически неограниченный рынок, к тому же вас там не знают… Это тоже пойдет на пользу торговле. В Щедринке вам трудно рассчитывать на слишком большое доверие к себе. Следующий товар получите, только отдав деньги за эту партию. Вопросы есть?
— Есть, — мгновенно отозвалась Актиния Карповна. — Можно хоть пятерочку скинуть за труды? Ведь ехать через Москву. На одну дорогу деньжищ сколько уйдет, и вообще командировка получается, надо бы суточные, ведь…
— Так… — удовлетворенно кивнул Геннадий Николаевич, — значит, вопросов нет. Я с вами прощаюсь до вторника. Буду во второй половине дня. Постарайтесь не забыть или лучше запишите общую сумму — 675 рублей. Желаю удачи.
Он наклонился, застегнул длинную молнию на сумке, перекинул сумочный ремень через плечо и вышел.
В доме Ваньки-дергунчика долго молчали. Раздался с улицы звук запускаемого автомобильного движка, потом характерное урчание мотора на задней передаче, потом снова на передней, и, когда наконец звук мотора затих, Актиния Карповна сказала:
— Двести пятьдесят, а коричневая — триста.
— Нет, — вдруг возразил никогда не возражавший Ванька-дергунчик.
Актиния, словно споткнувшись, замолчала. Она уставилась на него, как на цыпленка, вдруг запевшего голосом Иосифа Кобзона.
— Двести пятьдесят, а коричневая триста, — повторила она в надежде, что или он не понял ее, или она не расслышала.
— Нет! — мужественно повторил Ванька.
— Что-что? — вкрадчиво переспросила супруга.
— Нет, — сказал Ванька.
И тогда она потихоньку начала его бить.
Ваньке-дергунчику пришел срок ехать в туберкулезный санаторий. Пришла повестка. Ванька в тубдиспансер не пошел и не позвонил.
— Некогда разъезжать по санаториям, — строго сказал он.
Актиния Карповна ничего ему не ответила. Это и насторожило Ваньку. Он опасливо покосился на супругу. Та мыла посуду в большом мятом алюминиевом тазу, обильно посыпая ее горчичным порошком и чихая от него короткими энергичными сериями, по четыре-пять раз подряд.