Заложники
Шрифт:
– А он хочет учиться? Есть ли у него желание долго и усердно работать, чтобы мы могли понять, есть ли у него голос?
– Работать с ней? – спросил Сесар. – Вдвоем?
– Надо полагать, что при этом будут присутствовать и другие люди.
Сесар тронул Гэна за рукав.
– Скажите ей, что я очень стесняюсь. Скажите ей, что мне лучше работать только с ней вдвоем.
– Когда ты выучишь английский, то скажешь ей об этом сам, – ответил Гэн.
– Что он хочет? – вмешался в разговор господин Осокава. Он встал так, чтобы солнце не падало Роксане в глаза.
– Всякую ерунду, – сказал Гэн. Потом обратился к мальчику по-испански: – Да или нет? Хочешь ли ты, чтобы она учила тебя петь?
– Разумеется, хочу, – ответил Сесар.
– Мы начнем сегодня же, – сказала Роксана. – Начнем с гамм. – Она похлопала рукой по руке Сесара. Он снова побледнел
– Пусть отдохнет, – сказал господин Осокава. – Парнишке надо поспать.
Лотар Фалькен приложил обе ладони к стене и начал отжиматься. Затем он стал делать растяжки, наклоны, касаясь земли кончиками пальцев, качал бедрами, приседал и пружинил на согнутых ногах. Почувствовав, что его ноги достаточно разогрелись, он побежал по траве босиком. Солдаты сперва насторожились, направили свои винтовки в его сторону, но он продолжал бегать, не обращая на них внимания. По сравнению с обычными городскими садами этот сад был очень велик, но все-таки недостаточно для полноценного спортивного бега. За несколько минут Лотар сумел обежать его кругом, голова высоко поднята, руки согнуты на груди. Он был поджарым человеком с длинными, красивыми ногами, и хотя никто этого не замечал, пока он лежал на диване, но здесь, когда он печатал круги по вице-президентскому саду в ярком солнечном свете, всем стало ясно, что немецкий производитель лекарств бывший спортсмен. С каждым кругом он чувствовал, как сила возвращается к нему, как наливаются мускулы, как кровь насыщается кислородом. Ноги приходилось выбрасывать высоко вверх, ведь они утопали в высокой траве. Через некоторое время его примеру последовал Мануэль Флорес из Испании. Сперва он бежал вровень с ним, потом далеко отстал. К ним присоединился Симон Тибо, который оказался почти таким же сильным бегуном, как Лотар. Виктор Федоров передал сигарету своему другу и тоже пробежал два круга. Такой чудесный день, бегать одно удовольствие! Он сломался на том самом месте, откуда начал, сердце начало бешено колотиться, воздуха не хватало.
Пока другие бегали, Рубен Иглесиас полол одну из своих многочисленных клумб. Конечно, это ничто по сравнению с тем объемом работ, которые здесь предстоят. Оскар Мендоса и молодой священник решили ему помочь.
– Ишмаэль! – позвал вице-президент своего друга. – Что это ты там стоишь и подпираешь стену? Иди сюда и поработай немножко! Твоей винтовкой, которой ты так гордишься, мы можем аэрировать почву.
– Не подкалывай парня! – осадил его Оскар Мендоса. – Он единственный, кто мне нравится.
– Вы же знаете, что я не могу подойти! – крикнул Ишмаэль, перебрасывая винтовку с одного плеча на другое.
– Да вполне ты можешь подойти! – не унимался Рубен. – Ты просто не хочешь марать руки. Ты держишь их чистыми для игры в шахматы. Ты просто лентяй! – Рубен улыбнулся мальчишке. Ему действительно хотелось, чтобы тот подошел. Он бы показал ему, какие растения полезные, какие нет. Он осознал, что воспринимает Ишмаэля как своего сына, собственного сына. Просто они оба вляпались в пренеприятнейшую историю, но люди наверняка все поймут, если им как следует объяснить. И в его большом доме найдется место для еще одного ребенка.
– Я и так работаю, – сказал Ишмаэль.
– Я его видел в работе, – сказал Оскар Мендоса, счищая с рук налипшую грязь. – Он делает больше всех остальных. Он не слишком крупный, но здоров как бык и к тому же смышленый. Попробуй быть несмышленым, если побеждаешь в шахматных партиях. – Большой человек приблизился к стене. – Ишмаэль, – сказал он, – я дам тебе работу, если ты, конечно, захочешь. Когда все закончится, приходи ко мне работать.
Ишмаэль привык к тому, что его постоянно дразнят. В детстве его жестоко дразнили собственные братья. Немало он натерпелся и от товарищей по отряду. Однажды они назвали его бадьей, связали ноги и бросили в колодец, с интересом наблюдая за тем, как его голова погружается в холодную воду. Но шутки вице-президента ему нравились, потому что, подкалывая его, он тем самым как будто отличал его от других. Но вот Оскар Мендоса не вызывал в нем такого доверия. У него такое выражение лица, что непонятно, шутит он или нет.
– Так ты хочешь получить работу? – спросил Оскар Мендоса.
– Он не нуждается в работе, – ответил вместо него Рубен, откладывая в сторону кучу сорняков. В словах Мендосы он увидел свой шанс. – Он будет жить со мной. И у него будет все, что нужно.
Двое мужчин посмотрели друг на друга и поняли, что оба говорят серьезно.
– Работа нужна всем людям, – возразил Мендоса. – Он будет жить с тобой и работать на меня. Тебе нравится такой вариант, Ишмаэль?
Ишмаэль упер винтовку в землю и посмотрел на них. Он будет жить в этом доме? Они позволят ему остаться? У него будет работа, и он сможет самостоятельно зарабатывать себе на жизнь? Он знал, что ему следует теперь засмеяться и сказать, чтобы они оставили его в покое. Или нет, лучше самому обратить все это в шутку и ответить так: нет, он ни за что на свете не станет жить в таком смертельно скучном месте. Это единственный способ достойного поведения, когда тебя дразнят. Высмеять самих насмешников. Но он не мог. Ему так хотелось верить, что они говорят правду!
– Да. – Это все, что он смог из себя выдавить.
Оскар Мендоса и Рубен Иглесиас пожали друг другу грязные руки.
– Мы скрепляем рукопожатием наше соглашение на твой счет, – сказал Рубен. Его голос не мог скрыть, насколько он счастлив. – Так сказать, подписываем и ставим печать. – Теперь у него будет еще один сын. Он его усыновит по закону. Его имя после этого станет: Ишмаэль Иглесиас.
Священник, который наблюдал за всем происходящим со стороны, сел на корточки и сложил на коленях руки. У него похолодело в груди, сердце сжалось от страха. Они не должны были говорить с Ишмаэлем обо всем этом. Они забывают, в каких обстоятельствах находятся. Ситуация разрешится благополучно только в том случае, если все останется как есть, без изменений. Нельзя говорить о будущем, потому что говорить о нем – все равно что его спугнуть.
– А пока мы здесь, отец Аргуэдас сможет научить тебя катехизису. Не правда ли, святой отец? Сейчас мы пойдем домой, а после урока вместе пообедаем. – Рубен Иглесиас полностью погрузился в сочиненную им историю. Ему захотелось позвать жену и рассказать ей такие радостные новости. Он попросит Месснера, а Месснер позовет сюда его жену. Когда она увидит парня, то наверняка сама в него влюбится.
– Разумется, научу, – сказал священник. Голос его был слаб, но никто этого не заметил.
10
Господин Осокава мог сам теперь находить дорогу в темноте. Бывали ночи, когда он нарочно закрывал глаза, вместо того чтобы напрягать зрение, пытаясь разглядеть в темноте предметы. Он знал расписание и привычки всех террористов, куда они ходят и где спят. Он знал, кто из них предпочитает спать на полу, и, не колеблясь, перешагивал через него очень осторожно. Он ощупывал углы комнат кончиками пальцев, избегал скрипучих половиц, мог отодвинуть дверную щеколду так тихо, что шум сливался с шорохом листьев за окном. Он теперь так искусно передвигался по дому, что, не будь у него определенной цели, он все равно бы поддался искушению и начал бродить из комнаты в комнату просто потому, что ему это удавалось. Стоит ему только захотеть, порой думал он, и он преспокойно сбежит – просто откроет дверь, выйдет в сад, подойдет к воротам и окажется на свободе. Но он этого не хотел.
Все свои навыки он приобрел с помощью Кармен, которая взялась его учить, не прибегая к услугам переводчика. Когда учишь человека быть осторожным, слова не нужны. Всему, что требовалось уметь доведенному до безрассудства господину Осокаве, Кармен научила его в два дня. Он продолжал таскать с собой свой блокнот, добавлял туда каждое утро по десять испанских слов, но мозг его всячески противился их заучиванию. А вот к молчанию у него был настоящий талант. Он мог прочитать одобрение или предупреждение в глазах Кармен, правильно истолковать легкое касание ее рук. Она научила его двигаться по дому на виду у всех и при этом оставаться невидимым. Для этого требовалось смирение. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы кто-то заметил, где ты находишься и куда направляешься. Прежде господин Осокава не замечал, что Кармен в совершенстве владеет этим искусством, ведь искусство в том и состояло, чтобы никто тебя не замечал. Неимоверно трудно красивой молодой девушке почти не привлекать к себе внимания в доме, полном мужчин. Тем не менее Кармен могла спокойно пройти мимо любого парня, и он забывал о ней через минуту после того, как он замечал и оценивал ее красоту. Когда Кармен шла по комнате, не желая себя обнаружить, то почти не вызывала колебаний воздуха вокруг себя. Она не кралась. Не пыталась спрятаться за роялем или за спинкой кресла. Она шагала по центру комнаты, ни о чем не спрашивала, ровно держала голову, не производила ни малейшего звука. По существу, она преподавала ему этот урок с тех самых пор, как они вместе оказались в одном доме, но только теперь он ее как следует понял.