Замена
Шрифт:
«Мое – спуск», – подумала я и утонула.
9: Немое кино
Я чувствовала себя. Вероятно, это было главное. И пусть мне все казалось смещенным, неправильным, искаженным. Пусть зрение еще шутило свои больные шутки.
Пусть.
Я точно знала, что очень устала, что сижу в кресле, что я пью чай, что он обжигает мне язык. И я смогла встать, не потревожив Николь. Райли спала на краю кровати, из-под одеяла торчало острое плечо, и на лице ее застыл неземной покой – странная, страшноватая маска человека,
В комнате пахло лекарствами, спиртом и кислой желчью: меня снова рвало. Видимо, не раз. У двери в ванную не было ручки…
Николь успевает отшатнуться в последний момент, она почти доводит меня до умывальника, но судорога уже выходит за переделы мира.
Зуд, подстегнутый волной боли.
И холод металла в одно мгновение обращается в пыль.
…Я повела носом над парующей поверхностью. Два приступа карминной дрожи без моего контроля. Плохо. Я могла ее убить. Смотреть на плечо Николь Райли расхотелось. В одном из вариантов развития событий этого плеча больше не существовало.
Я прислушалась к боли. Боль была на месте.
Тупая, одуряющая, она обозначала пределы ELA и расходилась по телу. Через несколько часов она станет острее, чувствительнее, примется реагировать на положение тела.
Пока я слишком устала. Пока слишком устала она. Это ведь так утомительно – болеть.
Телефон ожил среди вскрытых ампул на столе. Его светящийся экран вызывал ощущение ноющего звука. «Беззвучный режим, виброрежим – какая разница?» – подумала я, отставляя чашку. Стол вдруг дрогнул, мобильный колыхнулся, как вязкая жидкость. Я справилась с дезориентацией и взяла аппарат в руку.
Сама мысль о динамике возле уха была отвратительной.
– Соня.
– Да, директор.
– Машина ждет тебя у главного входа.
Наверное, виновата была боль, боль и дезориентация, потому что я спросила:
– Что-то случилось?
– Черный код, – ответил директор Куарэ и замолчал.
Он давал мне время – секунды на осознание страшного факта: Ангел обнаружен где-то в большом мире. Где-то далеко отсюда вызрел болезненный микрокосм, которому надоело быть «микро». Директор молчал, подыгрывая моему состоянию. Он был безгранично терпелив.
– Ты молодец, Соня, – сказал густой ровный голос. – Ты справилась. Но этого мало.
В глазах темнело от слов директора – темнело прохладной спокойной чернотой, а потом посыпались острые осколки гудков. Я обвела комнату взглядом и быстро нашла то, что искала: на самом краю стола лежали медицинские перчатки, слишком большие для рук Николи.
Смятые, испачканные кровью: не снаружи – изнутри. Когда Николь сломалась, ее заменил директор.
Он был здесь, со мной – как всегда.
– Соня? Ты как?
Райли сидела в кровати, пытаясь что-то сделать с растрепанными волосами. Она щурилась даже в затемненной комнате, а лямка майки сползла с плеча. У нее были хорошие шансы доспать положенное.
– Мне пора.
– Пора?!
Предметы интерьера прочно стояли на своих местах, фантомные звуки пропали, боль работала вполсилы.
– Пора.
Дверца шкафа оказалась тяжелой. Не неподъемной – тяжелой. «Пора» – это тоже очень утомительно.
Запотевшие фасадные окна нависали над микроавтобусом. Меня знобило: не сильно – противно. Печка гудела, глаза водителя в зеркальце были пустыми, что-то шептали динамики – мы ждали. Ждали мы, ждал тяжелый джип службы безопасности позади – огромная глыба, покрытая каплями осеннего вечера. Его лобовое стекло неразличимо переходило в капот, и джип казался танком – или просто горой асфальта.
Куарэ задерживался. Матиас Старк – тоже.
Доктор Мовчан смотрела в окно. На ее коленях лежал ноутбук, на ее лице – матовый свет экрана. Она могла думать о недопитом кофе, о корме для своей кошки, об оборудовании.
Лицо доктора было непрозрачным, моя боль отдавала острой серостью, и ожидание расхищало тревогу. Таким вечером хорошо проверять скучные тесты – простые столбцы символов, за которыми якобы что-то видно. В такую погоду отлично болеется, и в горле першит после целого дня уроков.
В такую погоду хорошо банить форумных хамов.
Мне было скучно без ругани фотографов, и совсем не хотелось думать об Ангеле.
Передняя дверца чавкнула, впуская Старка. Инспектор мазнул взглядом по салону, кивнул Мовчан и достал из кармана широкий наладонник.
– Где Куарэ? – спросила доктор.
– Идет уже, – ответил садовник и чиркнул стилусом по экрану. – У него там пересдача какая-то была.
«Не у него, – хотела сказать я. – У меня». 3-D не прочитал «Степного волка», и на сегодня я назначала повторную встречу. Мне почему-то представился этот дополнительный урок: напряженный, полный раздражения. Анатолю пришлось переплавить много раздражения и, очистив, направить в нужное русло.
Я бы захватила всех проблемой одиночества: это интересно, это резонирует с настроением подростка. Это пройдет по грани бравады «мне никто не нужен», «герой должен быть один», по наивным проекциям собственного лицейского опыта.
Ровный урок с подспудным риском. И тем интереснее, что же придумал Куарэ.
– Вон он, – сказала Мовчан.
Куарэ сбегал с лицейского крыльца, на ходу застегивая полупальто.
– А, и он туда же, – с непонятным раздражением сказал Старк и снова достал наладонник. Оказывается, он его успел спрятать.
– Добрый вечер, – сказал Куарэ, садясь напротив меня. – Добрый вечер, доктор, мистер Старк. Витглиц вы… Вы как?
Я не нашлась с ответом. «Плохо», «хорошо», «нормально», «справляюсь» – я перебрала все, что могла сказать, перебрала оттенки и просто пожала плечами. Куарэ нахмурился и смешался.
– Витглиц, – позвал Старк, наблюдавший за этой сценой в зеркало.
– Да, мистер Старк.
– Иногда можно просто улыбнуться.
Я кивнула: можно. Замечание странного садовника оказалось точным и обидным. Куарэ еще раз посмотрел на меня с тревогой и уставился на собственные колени: на правой штанине белел мел. Я вспомнила сорок шестой кабинет, огромную угольную доску – окно в мрак, – вспомнила скрип мела, запах невыжатой губки. Это был почти идеальный класс для урока по «Степному волку».