Замена
Шрифт:
– Я? Да, – ответил Келсо. – Как раз об этом я разговаривал с вашей мисс Витглиц.
– Вы похожи, – вдруг сказала ученица, переводя взгляд с него на меня. – Вы…
– О, это грустная история, – отмахнулся Кристиан. – Она тоже умирает.
У нее карие глаза с едва заметной зеленой крапинкой. У нее короткое каре. И она не Ангел – во всех смыслах. Я встала.
– Элли, вернитесь на сцену, пожалуйста.
– И подсаживайтесь ко мне вечером в столовой, – добавил Кристиан. – Вам ведь нравится слушать о смерти?
Он оглушил всех, на него подадут рапорт –
Я снова чувствовала себя раздавленной.
– Будешь защищать свою игрушку?
Его голос. Воспоминание из госпиталя «Нойзильбер», те же слова – один в один, – те же мысли.
…Ребенок стоял на подоконнике, думая, что перед ним – детская. Он видел игрушки, друзей, нянечка этажа улыбалась ему. Я видела мысли мальчика, но Кристиан не позволит ему умереть счастливым: за пять этажей до земли ребенок успеет прожить ад.
– Боль должна быть избавлением.
«А не так, как для нас», – закончила я за него.
Вокруг снова был зал, и Элли уже странно глядела на меня со сцены.
Кристиан сидел рядом, светски улыбался уголками рта. Он словно бы говорил: «И что ты вскочила?» Тот же вопрос читался в глазах у многих. Длинная пауза, пустые секунды – минуты? – а я все стояла, стояла…
– Президент, – позвала я. Голос хрустнул в тишине актового зала.
– Да, учитель Витглиц, – отозвался Андрей где-то позади.
Я не стала искать его взглядом.
– Заканчивайте без меня. Всего доброго.
– Твоя трость, Соня, – подсказал Кристиан.
Зал оживал, и голос Келсо почти растворялся в нем – звучал только для меня.
– Они и правда так похожи, – услышала я, закрывая за собой дверь.
В зеркале отражалась я: синеватая бледность, серо-розовые губы. Фальшивые серые глаза. Впадина под шеей была такой глубокой, что казалась дырой. Я поспешно застегнула ворот блузки и сжала его в кулаке.
Мы похожи. Мы умираем.
Я провела пальцем под правым глазом. Там был тонкий длинный шрам по всему нижнему веку, едва видимый за ресницами. Кристиану попалась картина, на которой девушка плакала кровавыми слезами. Так совпало, что от лекарств я в тот вечер лежала пластом.
«Это красиво», – сказал он, доставая тонкую булавку.
«Вот увидишь», – пообещал он.
И я действительно увидела.
Вода шуршала из-под крана, с сероватым плеском уходила в слив. Никто, совсем никто не заходил в туалет, никто не мешал мне и зеркалу. Отчего-то захотелось рассмотреть себя, попытаться понять, кого преследует Кристиан уже столько лет. Что во мне такого? Рассмотреть, из-за кого дергается Куарэ, почему он так смущается.
Я знала, что мой ответ не найдется в зеркале: он не в глазах, не в форме лица, не в сочетании черт. Он здесь – я попыталась коснуться лба своего отражения, но палец встретился с пальцем. ELA послушно отозвалась покалыванием в висках.
Шуршала вода, я смотрела на себя, все еще надеясь на другой ответ.
А вдруг?
Дверь распахнулась, и я от неожиданности крепко стиснула навершие трости. На пороге стояла Карин Яничек. Я смотрела на нее в зеркало и видела, как ужас сменяется на ее лице смятением, смятение – облегчением. «Я вас искала», – сказала я за нее. Карин дрожала. Она стискивала кулаки, пытаясь унять дрожь, – маленькая, неловкая, неправильная. «Неправильная?» – удивилась я своим мыслям и только теперь поняла, что все еще смотрю на ее отражение.
– Мисс Витглиц…
– Да, Карин?
Она шумно вдохнула и решилась:
– Я бы хотела с вами поговорить.
«Мы уже говорим». Я почувствовала раздражение и страх, ее и мои чувства сливались воедино, и я уже знала окончание нашего разговора. Диалог завершится рапортом, потому что Карин – готовый медиум, который не понимает, что чувствует. Мы – мы все – списывали ее способности на серый страх, на то неназываемое, что остается с нашими выпускниками.
Мы ошибались. Мы были правы.
– Мисс Витглиц, я чувствую себя неправильно. Это… Это все не должно быть так!
…Она знала, кто следующий уедет из лицея, кто исчезнет, чувствовала, когда приходит беда. Ее семья жила в маленьком городке, где осело много переселенцев из Кейптауна. Много выживших в Ядерном приливе, но еще больше тех, кто ушел вглубь континента еще до Первого сдвига. Тех, кто почувствовал, что грядет что-то странное. Странное и страшное.
Карин любила горы и ненавидела лицей, где видела Ангелов, которые всегда исчезали.
– Почему ты пришла ко мне?
– Вы же всегда остаетесь, – сказал она. – Все, кто отмечен синей дымкой, уходят. А вы – остаетесь.
«Я остаюсь. Всегда».
– …Вы тоже чувствуете, что скоро случится что-то плохое, правда, мисс Витглиц?
Мы сидели под умывальниками, и я рассматривала трость: зажала ее коленями. Не могла заставить себя смотреть на Карин Яничек, в глаза ей – хотя бы потому, что не могла ответить. Страх ее я разделяла, ощущения – тоже, но ответа я не знала.
Никто не входил в туалет, пульсировала в трубах вода, и в длинное окно под потолком заглядывал вечер. Карин принимала мое молчание как ответ, ей стало легче просто оттого, что она выговорилась. И это меня устраивало: на фоне кровавых призраков в глазах, щекотной боли в мышцах ног и ощущения, что я предательница.
Когда открылась дверь, я встала.
– Карин, здравствуй, – неуверенно сказала Николь. – Здравствуйте, мисс Витглиц.
Я кивнула ей, уже снова глядя в зеркало, и увидела, что за дверью в полутемном коридоре стоит инспектор Старк. Он держал мобильный и читал – или делал вид, что читал. Запорный механизм протянул низкую ноту, захлопывая дверь.