Замена
Шрифт:
Мари Мещерская – не та пустоголовая девица, коих предостаточно в свите матери: она принимает Александра настоящим – неуклюжего, лишенного изящества языка и особых талантов, слишком простодушного и прямого в своих суждениях, не питающего любви ко всему придворному и напускному. Мари Мещерская – то, что держит его среди истинно живых, не позволяя скатиться в безрадостное существование.
Мари Мещерская – единственное и теперь абсолютно недоступное ему желание.
Разумом он осознает, что все это однажды кончится. Он может сколько угодно в ответ на
Он не признает адюльтеров, сколь хладны бы ни были чувства между супругами и сильна – связь на стороне; но желает убить каждого, кто делает предложение его Мари.
Он не признает адюльтеров и потому, в запале, впервые набравшись храбрости, бросает отцу – Императору! – в лицо то, что не мог Никса:
– Если я не женюсь на ней, то и престол мне не нужен!
Вздрогнувший от слов из своей юности государь в ярости – отчасти он ожидал такого исхода назревающего конфликта, ведь о романе сына и фрейлины Мещерской уже трубят все столичные газеты, но подобной дерзости от обычно спокойного Саши он не предполагал. За вылетевшей в запале ярости и отчаяния фразой следуют более спокойные, почти что пропитанные просьбой, аргументы в пользу передачи трона Владимиру – тот ведь куда более пригоден к этой роли. Но надежды Александра найти взаимопонимание с отцом рвутся вклочья таким же горячим и непреклонным заявлением:
– Теперь я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!
Александр в ужасе, и неизвестно, от чего больше – от того, что было зыбким предположением и почти шуткой когда-то, о принятии невесты брата, или же от расставания с Мари, которое будет вечным. За монаршим «отошлю» кроется еще одно страшное объявление – «выдам замуж». Чтоб уж точно непутевый преемник не вздумал проявить некстати проснувшийся характер.
Найдется ли кто-то менее свободный в своих желаниях, нежели тот, в чьих руках самая большая власть?
Он вынужден ехать в Данию, под перестук колес царского поезда вспоминая прощание с Мари и единственный поцелуй, что она ему подарила; вынужден делать вид, что счастлив видеть королевскую семью и намерение говорить о помолвке с Дагмар – его собственное, когда эти карие глаза напротив не вызывают ничего, кроме сочувствия. Впрочем, в тот момент внутри свербит еще и от какой-то едва понятной ему неприязни: со дня смерти Никсы прошло чуть больше года – как она, так горячо его любившая, может быть столь спокойна и желать нового обручения? Ему до сих пор в кошмарах приходят картины той страшной ночи, он все еще слышит угасающий, хриплый голос брата, а эта девочка, даже оставшись с ним вне чужих глаз, все так же приветлива и на вопрос о свадьбе отвечает согласием.
Нашла в нем так быстро замену почившему жениху?
Вычерчивая бриллиантом обручального кольца на окне Фреденсборгского
Прислоняясь лбом к холодному стеклу, он целует маленький портрет и убеждает себя – так Мари будет в безопасности: Maman дала слово, что та не будет наказана, если он проявит благоразумие.
И все же, Александру нужна передышка – он еще не отошел от смерти брата, на первой годовщине рыдая так, как и в день его смерти, да и все, что обрушилось на него после, тоже ничуть не добавило ему душевного спокойствия. Он просит отца повременить со свадьбой – не отказывается, соглашается с приездом принцессы в Россию, но умоляет отложить торжество на осень будущего года. Любовь ли ко второму сыну, или же сострадание просыпается в государе, но он дает свое согласие: торопиться некуда, престол надежно держится за ним и его детьми, скорое рождение нового Наследника не требуется. С Александра лишь берется слово, что тот будет внимателен к Дагмар и постарается сблизиться с ней, насколько это возможно.
А после приходит осознание – это неотвратимо. И случившееся обручение уже не обратить в ничто. Прошлое осталось там, в белокаменном саркофаге, что сокрыл в себе тело незабвенного Никсы.
И Александр просит ускорить день свадьбы.
Той же осенью над ними звучат торжественные песнопения, и ручка Марии (у него все скручивается в узел – родное имя для совсем чужой принцессы) лежит в его собственной руке, слишком большой для её собственной. В карих глазах он видит счастье, ему же самому хочется покинуть дворцовый храм. Мария – Минни, как звал её покойный Никса – очаровательна и мила, она действительно сможет стать хорошей супругой, но он едва ли чувствует к ней что-то кроме доброго расположения. Не представляет, как станет жить с ней вовсе без любви.
Впрочем, любви он и не обещал – ни ей, ни родителям.
И потому первые месяцы они живут как чужие: Мария (он все никак не привыкнет к имени, что она получила после смены веры, и продолжает звать её Дагмар) не настаивает на хоть каком-то проявлении чувств и уж тем паче – близости, монаршая чета же просто не знает ничего – на людях они ведут себя как положено. Разве что придворные сплетницы шепчутся: с фрейлиной Мещерской цесаревич куда охотнее выходил танцевать, нежели с законной супругой, которая вечно имеет иных партнеров. Ради нее пересилить нелюбовь к увеселениям он не может, и счастье, что родители его в этом не укоряют: отец не следит, мать недовольно хмурится, видя излишнее веселье невестки – для нее склонность принцессы к развлечениям еще одна причина какой-то странной неприязни. Хотя Александр готов спорить – виной всему больше то, что Дагмар (Мария! Конечно же Мария!) дала согласие на свадьбу с ним всего лишь после года со дня смерти Никсы. Будто Императрица не может простить этой замены.
Впрочем, отчасти он её понимает.
А она, наверное, понимает его, не говоря и слова против его желания отправиться в Европу летом следующего года. С супругой, безусловно, но от нее не укрывается второе дно – там сейчас проживает Мари Мещерская. Та, что так и не была забыта. Та, по которой сердце болеть не перестало.
Даже отец не выказывает протеста, хотя, быть может, скорее в надежде, что путешествие пойдет на благо семейным отношениям сына – Двор ждет известий о положении цесаревны, и день ото дня слухи все ярче.