Замок Белого Волка
Шрифт:
– Второй залп. Третий. Че-э-этвёртый… Открыть ворота! – скомандовал я, приподнимаясь на стременах.
– Ты уверен, что мы не торопим события? – зачем-то уточнил нервно прядающий ушами чёрный конь.
– Я хочу всё закончить побыстрее, пока моя дочь не просветила служанок насчёт новых выходок Мадонны и короткого рабочего дня в честь Восьмого марта!
Ворота открылись, и все вопросы были затоптаны десятком сорвавшихся в галоп лошадей. Лучники со стен продолжали свою убийственно-точечную работу, а мы столкнулись лоб в лоб с первой сотней нападавших. Абсолютно голые бритоголовые люди, красящие зубы чёрной смолой,
Обычно в кино подобные столкновения подаются очень красочно: горячие кони прорывают ряды неприятеля, а всадники косят пеших, как спелую рожь. На самом деле лошадь боится человека и всегда старается его обойти, если пехотинец твёрдой ногой встанет на пути мчащегося коня, то первым отступит именно конь. Всадник далеко не всегда может дотянуться клинком до упавшего на одно колено пешего бойца, и исход боя никогда невозможно предрешить.
Мы врезались в них, как белая косатка в китобойную шхуну, рассредоточившись и рубя направо-налево! Со мной остались двое всадников, прикрывающих спину, прочие спрыгнули с сёдел, вступив в рукопашную схватку.
Готы северных предгорий всегда были сильны наглостью, безумством и нахрапом. Но, получив первый же серьёзный отпор, они за уши разворачивали пленников и, пиная пятками, заставляли уносить себя назад, под защиту леса. Вроде бы так всё и складывалось, мы гнали их, они отступали, когда вдруг раздался рёв боевой трубы и мелколесье ожило…
– Засада, лорд Белхорст! – запоздало крикнул кто-то из моих, через минуту захлебнувшись кровью.
Нас буквально осыпал град коротких примитивных копий, и на поляну шагнули не меньше полусотни живых трупов.
– Мертвяки-и! Отступаем! – приказал я, разворачивая изумлённого Центуриона.
Ему, как образованному и мыслящему существу, были жутко интересны эти агрессивные воскресшие мертвецы. Какая чёрная магия их поднимает, кто этим занимается, насколько всё это интересно и, главное, обоснованно с научной точки зрения?
– Возьмём одного с собой?! – взмолился он, но я был категорически против.
Мы и так рисковали. Нападение мертвяков было явлением очень нечастым, но обороняться от этих зомби лучше всё-таки из-за стен замка. Убить ходячего мертвеца почти невозможно, разве только отрубив ему голову, ну или попытаться сжечь, облив горящей смолой. Рубить головы с седла не особенно удобно, а смолу мы тем более с собой не брали.
– Уходим к воротам! Лучники прикроют!
Мы бы успели. Нет, реально успели бы, если б под толстым Вилли не рухнула лошадь. Брошенное копьё пропороло ей бок, и парень очень неудачно упал, крепко саданувшись затылком о каменистую землю. Я спрыгнул с седла, кое-как вытащил его из-под упавшей кобылы, ещё двое наших помогли вскинуть тяжеленного воина на спину Центуриона. И тут на нас навалились…
Тот, кто наступает первым, отступает последним. Банальная механика полевого боя. Меня взяли в кольцо. Мои люди стеной встали рядом. Мертвяки дружно насели на нас, поддерживаемые взбодрившимися готами. Лучники со стен стреляли всё реже, боясь задеть своих.
– Отступаем с боем, никого не бросать! – проорал я, хотя все
Двоих раненых мы затолкали в середину нашего маленького отряда. Парни прорычали: «За Белого Волка!» – и дрались как бешеные. Но только в кино человек с мечом способен рубиться часами. В настоящем бою, не игре, а свалке без правил, на примитивном инстинкте выжить можно выдержать минут десять – пятнадцать, не более…
Я держался. Знал, что Седрик бросит стены и придёт на выручку. Что Эд, чем бы он там ни был занят, буквально вот-вот ворвётся в бой, круша ряды неприятеля. Я совершил непростительную ошибку, защищая своего бойца слева, когда рубанул всей силой громадного мертвяка и… мой меч застрял у него в позвоночнике. Выдернуть оружие мне не позволил тяжёлый удар дубиной по шлему. Голова загудела, а глаза заволокло красным, я упал на одно колено и…
– Па-па-а-а!!! – таким громом пронеслось над полем, что все присели. Или мне показалось… не помню. Видел лишь, как готы вытаращились на русоволосую валькирию, несущуюся по небу на белоснежной лошади. Или не по небу… опять не помню… простите…
– Хельга-а, стой! – надрывался голос Эда, и ему вторил перепуганный Седрик:
– Миледи, куда?! Куда вы?!!
Тонкая девичья рука приподняла меня, нежно поставив на ноги. Я всей тяжестью оперся на плечо моей дочери. Свободной рукой она, не задумываясь, врезала в грудь ближайшему мертвяку, отшвырнув его аж к линии горизонта…
– Гореть тебе в аду, дьявольское отродье!
– Это… боевой клич твоей мамы, – успел умилиться я, пока красный туман окончательно не заволок всё поле боя. И, кажется, я потерял сознание.
Не буду врать, что будто бы хоть что-то помнил. Никаких искорок, ангелочков, птичек, разноцветных звёздочек, кружащихся вокруг моей головы с чтением стихов Роберта Бёрнса. Хороший поэт, мне очень нравится. «Кто честной бедности своей стыдится…» и так далее. К чему это я и про что? Не знаю. Сам бы спросил, да не у кого, все куда-то резко запропастились, бросили меня одного… Зато я точно помню, как пришёл в себя!
Я очнулся от аромата свежего кофе и запаха жарящейся яичницы. Нет, запах омлета, значит, готовит Хельга. А кто тогда удерживает тёплую мокрую тряпку на моём лбу?
– Очухался-а… – счастливо протянул дядя Эдик. – Гули-гули, ай люлю! Ты ядерный идиот, братец, я правильно выражаюсь? Я как доктор Быков, да? Трепонема в очках, коновалы от медицины, маме нужен секс как источник эндорфинов, эвона как! Похоже?
– Угу, у тебя талант… – признал я, вылезая из-под его заботливой руки. – Слушай, а… это… что там было? Ну, когда меня… по голове и…
– Да, приложили тебя крепко. Только дурак жертвует собой ради какого-то безымянного воина!
– Его зовут Вилли.
– Звали! Он не… – запнулся Эд, и я закусил губу.
Ненавижу терять людей. Просто ненавижу. Терял, и не раз. Но привыкнуть не могу…
– Сколько мы потеряли?
– Одного. И четверо ранены. Но войн без потерь не бывает. Он не первый и не последний.
– Что Хельга? – признавая его правоту, поморщился я.
Дядя Эдик хихикнул. Засунул ту самую мокрую тряпку с моего лба себе в рот, сделал безумное лицо, потряс головой, как какая-нибудь дворняжка, и радостно засопел носом. Дверь в спальню открылась, на пороге, кусая губы, стояла чуть бледненькая Хельга.