Замок Броуди
Шрифт:
— Я слышу надтреснутый колокольчик Джэнет, — сказал, наконец, Ренвик. — Вы готовы приступить к лепешкам?
Она кивнула головой, не отвечая, так как что-то сжимало ей горло, и когда доктор легонько взял ее за локоть, чтобы помочь пройти по усыпанному галькой берегу, это прикосновение было нестерпимее всех страданий, какие она когда-либо испытывала.
— Все готово! Все готово! — кричала Джэнет, суетясь вокруг, как бешеная. — Стол и стулья и все уже в саду, как вы приказали. И лепешки свежие, сегодня утром пекла!
— Чудесно! — одобрил Ренвик, придвигая стул Мэри и садясь на свое место. Хотя тон
Когда она ушла, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, Мэри и Ренвик почувствовали легкое стеснение. Чай был превосходен, в саду прохладно, пряно благоухала резеда, а им обоим было как-то не по себе.
— Джэнет старая болтунья, — сказал Ренвик с искусственной небрежностью. — Если бы я позволил, она бы нас совсем оглушила. После этого замечания он погрузился в неловкое молчание, а Мэри вдруг вспомнился тот единственный в ее жизни случай, когда она вот так же сидела за столом наедине с мужчиной: это было в крикливо-нарядном кафе Берторелли, она ела мороженое, а Денис жал ей ногу под столом и чаровал ее живостью и блеском речей.
Как не похож на ту обстановку этот тенистый деревенский сад, наполненный ароматом сотни цветов! Как не похож на Дениса ее нынешний спутник, который не болтает о заманчивых поездках за границу и даже, увы, не ласкает под столом ее ногу. Как раз в эту минуту он укоризненно качал головой.
— В конце концов вы съели только две, — проворчал он, трагически глядя на нее. И добавил с расстановкой: — А я сказал: семь.
— Они такие громадные, — оправдывалась Мэри.
— А вы такая маленькая! Но вы бы стали больше, если бы слушались меня.
— Я всегда вас слушалась в больнице, помните?
— Да. — Он сделал паузу. — Тогда слушались.
Он опять стал молчалив, вспоминая, какой он впервые увидел ее — с закрытыми глазами, безжизненную, бледную — сломленную, вырванную с корнем лилию. Но, наконец, он взглянул на часы, затем хмуро на Мэри. — К сожалению, время бежит. Едем обратно?
— Да, — сказала Мэри жалобно. — Если вы думаете, что пора…
Они встали и молча покинули сладостное уединение этого сада, как будто созданного, чтобы укрывать пылких любовников. Усадив Мэри в экипаж, доктор вернулся на крыльцо, чтобы расплатиться с Джэнет.
— Не надо мне ваших денег, доктор, — говорила Джэнет своим протяжным голосом, напоминавшим звуки волынки. — Мне одно только удовольствие угостить вас и эту милую барышню.
— Возьмите, Джэнет, иначе я рассержусь!
Она почуяла перемену в его настроении и, взяв деньги, шепнула смиренно:
— Уж не оплошала ли я в чем? Простите старуху, если так. Или, может, лепешками не угодила?
— Все было отлично, Джэнет, великолепно, — успокоил он ее, садясь в экипаж. — До свиданья!
Все еще недоумевая, она помахала им рукой на прощанье и, когда они скрылись за поворотом, опять покачала головой и, бормоча что-то, вошла в дом.
На обратном пути Ренвик и Мэри разговаривали мало. За дав ей какой-нибудь вопрос: удобно ли ей, не прикрыть ли ей ноги, довольна ли она прогулкой,
Домашний очаг уже снова протягивал навстречу Мэри свои щупальца, готовые сомкнуться вокруг нее. Там отец, с опухшими от сна глазами и пересохшей глоткой, встанет угрюмый и немедленно потребует ужин. Там Несси нуждается в сочувствии и утешении. Там обступят ее сразу бесчисленные заботы и обязанности. Эта короткая и нежданная передышка от печальной жизни близилась к концу, и хоть она была сплошным наслаждением, сердце Мэри мучительно болело от мысли, что это, вероятно, почти наверное, последняя ее встреча с Ренвиком.
Они были уже почти у самых ворот, и, остановив лошадь на некотором расстоянии от дома, Ренвик сказал каким-то странным голосом:
— Ну вот, мы и приехали. Как скоро это кончилось. Правда?
— Да, очень скоро, — как эхо, откликнулась Мэри, вставая и выходя из кабриолета.
— Мы бы могли подольше оставаться в Мэркинче, — сказал он натянуто. Потом, помолчав: — Может быть, я вас не увижу больше. На всякий случай простимся.
Они обменялись долгим взглядом. В глазах Мэри светилась мольба. Ренвик снял перчатку и протянул ей руку, сказав ненатуральным голосом:
— Прощайте!
Она механически подала ему свою, и, ощутив пожатие его сильных, прохладных пальцев, которые ей так нравились, которые когда-то умели успокаивать боль в ее истерзанном теле и никогда больше его не коснутся, пальцев, которые она обожала, — она вдруг потеряла власть над собой и, зарыдав, прижалась горячими губами к его руке, страстно целуя ее, потом бросилась бежать от него и вошла в дом.
Одно мгновение Ренвик смотрел на свою руку, словно не веря глазам, потом поднял голову и, глядя вслед исчезавшей фигуре Мэри, сделал движение, как бы собираясь выскочить из экипажа и бежать за ней. Но не сделал этого и снова долго, с странным выражением смотрел на свою руку, уныло покачал головой и, надев перчатку, медленно поехал прочь.
9
— Принеси еще каши для сестры! — крикнул Броуди громко, обращаясь к Мэри. — Что ты ей дала порцию, которая и в глазу не поместится?! Как она будет работать на пустой желудок, да еще в такой день, как сегодня!
— Не надо, папа, — робко запротестовала Несси. — Это я просила Мэри не давать мне много. Она мне приготовила яйцо. Меня сегодня тошнит от одного вида каши.
— Молчи, дочка. Ты не понимаешь, что для тебя полезно, — возразил Броуди. — Счастье, что у тебя такой отец, который о тебе заботится и следит, чтобы ты ела то, что здорово. Налегай на кашу! От нее твои кости обрастут мясом, и ты наберешься сил для того, что тебе предстоит. Говоря это, он, очень довольный собой, откинулся на спинку стула, наблюдая, как его младшая дочь пыталась дрожащей рукой через силу запихать еще несколько ложек каши между судорожно сжимавшихся губ. Он не понимал, что ей от волнения претит еда и что гораздо лучше сегодня оставить ее в покое. Он был в приподнятом настроении по случаю великого дня, дня состязания на стипендию Лэтта, и даже не пошел в контору в обычный час, остался дома, чтобы поддержать и ободрить Несси своим присутствием.