Замок Эпштейнов
Шрифт:
Эберхард встал возле своей возлюбленной и обнажил шпагу.
— Я убью того, кто дотронется до нее, — сказал он. Слуги замялись.
— Трусы! Взять ее! — крикнул Максимилиан, замахнувшись на них хлыстом. Слуги сделали шаг вперед, но их встретило острие шпаги Эберхарда.
— Ваша милость, — обратился он к графу, — я, Эберхард фон Эпштейн, заявляю вам, что буду следовать за этой девушкой повсюду, где бы она ни оказалась, даже против ее воли. Слышите?
— Поступай как хочешь, — ответил Максимилиан. — Делайте, что вам было приказано, негодяи! — снова обратился он к слугам.
— Ваша милость, — сказал Эберхард, приставив
— Убивай, если твоя шпага достаточно остра для этого, — насмешливо сказал граф. — Ах, ты боишься? Уберите же отсюда девчонку или я сам займусь этим!
— Ваша милость, — воскликнул Эберхард, — поостерегитесь! Я буду защищать ее, кто бы ни был передо мной.
— Даже если перед тобой твой отец? — спросил граф, приближаясь к Эберхарду с ружьем в руке.
— Да, если передо мной убийца моей матери! — неистово крикнул Эберхард, ослепленный яростью.
От бешенства у Максимилиана потемнело в глазах. Он навел ружье на сына и спустил курок.
— О матушка, матушка, сжальтесь над ним! — воскликнул Эберхард, падая на землю.
Граф похолодел и замер на месте, словно громом пораженный. Его лицо побелело и взгляд остановился: ему почудилось, что возле безжизненных тел Розамунды и Эберхарда стоят как живые Конрад и Альбина.
Это была не галлюцинация: Максимилиан действительно видел Конрада, который, как и обещал, приехал в замок Эпштейнов навестить семейство лесника. Войдя в дом, он как раз успел отвести в сторону ружье Максимилиана, наделенное на смертоносный выстрел. Жизнь Эберхарда была спасена: его ранило, но не опасно.
Опомнившись, граф явственно увидел рядом с собой брата. Сначала он подумал, что это призрак, привидевшийся ему в кошмарном сне. Блуждающим взглядом он обвел комнату. Это была та же самая комната, но теперь в ней не было никого, кроме Конрада и его самого, Пол был забрызган кровью.
— Где Эберхард? — дрожащим голосом спросил Максимилиан.
— В комнате наверху. Успокойтесь: он ранен в плечо, и рана не опасна, — ответил Конрад.
— А Розамунда?
— Она пришла в себя и ухаживает за Эберхардом.
— Но вы, вы действительно Конрад? Вы изменились и постарели, как и я. Как вы очутились здесь? Что означает эта форма французского офицера?
— Да, я был когда-то Конрадом. Сейчас же перед вами генерал Наполеона. Когда вам станет лучше, я вам все расскажу.
— Так значит, вы живы? Мне не померещилось? Но та, другая?
— О ком вы говорите, Максимилиан?
— О той, которая стояла сейчас рядом с Эберхардом, одной рукой как будто защищая его, а другой угрожая мне.
— Да о ком вы? — встревожено переспросил Конрад.
— О, я узнал ее, — продолжал Максимилиан с блуждающим взором, — я узнал ее суровый, неумолимый взгляд. Я не мог ошибиться. Мне не миновать ее кары. Напрасно Эберхард просил, чтобы она сжалилась надо мной: мне не будет пощады.
— Я не понимаю, что значат ваши слова, — сказал Конрад. — Эберхард просил передать вам, что он прощает вас и будет молить за вас Бога.
— К чему? Все напрасно. Говорю вам, она была здесь, — тревожно сказал Максимилиан.
— Да кто «она»?
— Она — это возмездие, она — это кара, она — это Альбина! Пойдемте, брат, пойдемте отсюда! Разве вы
— Не хотите ли вы увидеть Эберхарда и ответить прощением на прощение?
— Нет, нет! Я никого не желаю видеть. Я больше не отец, я больше не человек: отныне я принадлежу не земле, но аду! К тому же, что значит для него мое прощение? Прощение проклятого — это анафема! Пойдемте же, Конрад, уйдемте отсюда, прошу вас.
И Максимилиан вышел из дома Йонатаса так поспешно, что брат едва смог догнать его.
По пути граф спотыкался о каждый камень, лежавший на дороге, о каждую кочку. Увидев его, бегущего, с растрепанными волосами и блуждающим взглядом, можно было подумать, что за ним кто-то гонится: его преследовали угрызения совести, от которых человеку никуда не уйти.
Вскоре братья добрались до замка Эпштейнов. Максимилиан, как будто все еще чувствуя позади себя погоню, бросился в красную комнату, сделав Конраду знак следовать за ним. С испуганным видом он дважды повернул ключ в замке и задвинул все засовы.
— Теперь я в безопасности, — сказал граф, падая в кресло. — Ну вот, я уже окончательно пришел в себя и могу привести в порядок свои мысли. Но что это было со мной? Страшная действительность или лихорадочное видение?
— Увы! Все это было на самом деле, — ответил Конрад.
— Но ты, уверяющий меня в этом, не призрак ли ты сам?
— Моя жизнь таинственна, но я действительно живой человек, — сказал Конрад. — Я приехал в замок Эпштейнов, потому что пообещал это Эберхарду и Йонатасу. По воле случая, а точнее, Провидения, я появился как раз вовремя и успел отвести в сторону вашу руку и спасти вас от преступления, — и какого! — от убийства вашего сына!
— Но как это возможно? Как? — бормотал Максимилиан, все еще охваченный безумием.
— Вы бредите, брат, вы утратили ощущение действительности, и, чтобы привести вас в себя, я охотно расскажу вам мрачную историю своей жизни. Мы встретились с вами сейчас при необычных и страшных обстоятельствах, когда все смешалось, все привычные установления рухнули, поэтому, я думаю, нет нужды брать с вас честное слово, что вы сохраните эту историю в строжайшей тайне. В этом нет никакой насущной необходимости, но таинственная жизнь стала для меня привычкой, в известном смысле потребностью. Я жил, не считаясь с условностями, усвоенными мною в детстве, и люди обычно не понимали и превратно истолковывали те соображения, которыми я руководствовался в своих поступках. Мнение толпы могло бы с полным правом осудить и заклеймить все, что я делал, поэтому я предпочитаю не иметь другого судьи, кроме Бога, ибо он один может заглянуть мне в душу и увидеть, что мои намерения чисты. Кроме того, я полюбил ту таинственность, которая окружает мою жизнь, потому что, скрывая от людей мое прошлое, я и сам порой могу о нем позабыть. Конрад рассказал брату историю своей бурной и полной бед жизни. Начав серьезно, он закончил говорить в слезах. Максимилиан слушал его чрезвычайно внимательно. Лицо его понемногу приобрело спокойное и ясное выражение. Он вынул из своего дорожного баула бутылку крепкого напитка и выпил несколько стаканов.