Замок Саттон
Шрифт:
«О Боже, — думала Анна. — Этот ужасный ночной кошмар. Как он преследует меня! Я понимаю, что творится нечто неладное. Но что именно? Мне нужна помощь!»
Появились робкие проблески рассвета, и дрозд, сидевший на красивом вязе, росшем возле окна ее спальни, уже начал выводить первые восторженные трели, призывая весь рассветный хор воздать радостный гимн рождающемуся неведомому дню. И вдруг Анна совершенно четко поняла, что должна делать. Ей следует немедленно отправиться в тот таинственный дом на Кордвейнер-стрит и искать помощи у доктора Захария. А затем в Гринвичский дворец, чтобы самой посмотреть, все ли в порядке с сыном, и в то же время
Преисполненная решимости, она встала с постели и откинула портьеры — на яркий турецкий ковер падали отблески придающего уверенность света; ночь ужасов осталась позади. Надо еще распахнуть окна и впустить свежий утренний воздух. Сделав это, Анна на дальней лужайке заметила Жиля. И хотя он находился далеко, она видела, что он стоит в одном из тех темно-зеленых кругов, которые необъяснимым образом появлялись в садах и лугах. Она знала, что широко бытует поверье, что их считают кругами, в которых в полночь танцуют феи. Среди верующих в это были и весьма просвещенные люди, считавшие, что земной мир населен множеством невидимых созданий, подданных Оберона и Титании и короля эльфов. Она же, явно верившая в волшебство и заговоры, тоже склонялась к мнению, что в этом есть доля правды.
Жиль, как истинный цыган, придерживался ясных, вполне определенных взглядов. С его точки зрения, эти невидимые создания всегда присутствовали рядом, наблюдая за людьми, готовые прийти на помощь или помешать простому смертному в затруднительном положении, в зависимости от того, как человек обращался с ними. Однажды вечером она застала его, когда он выставлял миску с молоком возле кухни.
— Что ты делаешь, Жиль? — спросила она, а сама подумала, что это угощение для Робина Гуда.
— Это для бедного ежика, моя госпожа.
— Нет, тебе не удастся обмануть меня. Это для одного из твоих невидимых друзей.
Он странно посмотрел на нее: полунасмешливо, полуосуждающе.
— Невидимых только для слепых, моя госпожа.
— Значит, ты видишь их, Жиль?
— А вы поверите любому моему ответу?
Вопрос заставил ее промолчать; в тот момент на забавном, морщинистом лице Жиля появилось явное выражение собственного достоинства.
Когда часом позже она спустилась по лестнице в Большой зал, то увидела его выходящим через главный вход.
— Жиль, — окликнула она, — я еду в Лондон. Джоан больна, меня будут сопровождать Тоби и Мэг. Я возлагаю все заботы о поместье на Жиля Коука и на тебя. — Затем добавила: — Благодарю тебя за доброе заклинание.
Он смутился и спросил:
— Откуда вы узнали, моя госпожа?
— Я видела тебя из окна. Что именно ты делал?
— Я призывал на помощь опекающих нас фей.
— Это феи, которые охраняют семьи, не так ли?
— Да, моя госпожа.
Воспоминания о сне еще были так свежи, поэтому ответ обеспокоил ее.
— Мы нуждаемся в защите, Жиль? Тебе что-нибудь известно?
Опять та же пустота во взгляде акробата, нарочито невинный вид.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, моя госпожа. Я всегда прошу покровительства у фей.
Откуда такая уклончивость? Этот человек прикидывается непонимающим. И почему дрожит от страха она? Раньше, когда сон только начинал досаждать ей, доктор Захарий сказал, что она видит дом, каким он станет в будущем. Но сейчас это объяснение уже казалось недостаточным. В этот момент, стоя в большом зале своего дома, Анна Вестон поняла, что в его великолепии кроется нечто зловещее.
Захарий Говард сидел в роскошных апартаментах своего отца в Гринвичском дворце, откровенно беседуя с ним. Им не часто удавалось пообщаться вот так — тайна их родства оставалась нераскрытой, — поэтому они оба дорожили возможностью поговорить наедине. Герцог, пожалуй, даже в большей степени, ибо, глядя на своего сына — как тот двигался и говорил, — он замечал выражения или жесты, напоминавшие ему о матери мальчика, его незабвенной возлюбленной, которая умерла в страшных муках. Иногда похожесть становилась настолько яркой — выражение глаз, поворот головы, — что у него сжималось сердце. Спустя все эти годы воспоминания о ней все еще трогали его, а иногда по ночам он просыпался, думая, что слышит откуда-то обрывок ее странной грустной песни. И тогда, понимая, что то была всего лишь призывная песня соловья, он вытирал повлажневшие глаза.
А сегодня он особенно обрадовался, что «сын колдуньи», как он втайне называл его, пришел навестить его. Герцога беспокоили упорные слухи, приносимые его шпионами, насчет собственной племянницы, Анны Болейн. Слух, который — если окажется правдой, — может вызвать небывалый скандал.
Он, конечно, был против, когда его сестра леди Элизабет вышла замуж за Томаса Болейна из Норфолка. Тщедушный выскочка, просто удачливый торгаш — и этим все сказано. Именно он, герцог, добился места при дворе для двух дочек Болейна, когда те вернулись из Франции. Прекрасную же благодарность получил он за свои старания. Мэри стала первостатейной шлюхой, то и дело забирающейся в постель к королю, а Анну изгнали за любовную связь с Гарри Перси. Но все же они являлись его племянницами, а то, что их мать умерла и Томас вторично вступил в брак с какой-то неотесанной мужланкой из рода Норфолков, не могло перечеркнуть того факта, что в них течет кровь Говардов — они оставались членами его могущественного клана. И вот теперь эти тревожные пересуды, что и его младшая племянница Анна заставила короля настолько влюбиться в себя, что тот начал ставить под сомнение законность своего брака с Екатериной. И герцог обратился к Захарию, который на целую неделю заперся в своем мрачном доме на Кордвейнер стрит, советуясь с книгами, разбираясь по этим пугающим картам, одна из которых представляла Анну, другая — Его Светлость, а третья — королеву.
— Что они сказали тебе, сын мой? Клянусь Богом, все не так серьезно, как болтают.
Квадратное лицо, повернувшееся к нему, было таким похожим на его собственное, очертания подбородка столь же твердые и волевые, как у любого из Норфолков.
— Это очень серьезно, и даже более того, лорд герцог, мой отец, — тихо проговорил предсказатель.
Впервые Томас не улыбнулся при странной форме обращения, которой всегда пользовался Захарий.
— Что же будет?
— Моей кузине, Анне Болейн, судьбой предназначено стать королевой. Ничто не в силах остановить ее.
— Но она еще совсем девочка, Захарий! И ее даже не назовешь хорошенькой. Вот Мэри, та действительно хороша.
— Будь она хоть самой безобразной каргой во всем христианском мире, ее сила огромна. Она может заставить любого избранного ею мужчину влюбиться в нее.
— О Господи, она что — ведьма?
Слова сорвались с языка прежде, чем герцог успел подумать. Не успев еще даже договорить, он заметил сердитый взгляд на лице любимого сына.
Томас подумал: «Он рассердился. Он ненавидит разговоры о колдовстве».