Замоскворечье

Малыхин Владимир Георгиевич

Он, не оглядываясь, крикнул:

— Можете продолжать в том же духе. Пролетарский привет!

Вере показалось, что кто-то отплясывает чечетку. Это Колька бежал по лестнице.

Вот, собственно, все про Колькину любовь.

…Через полгода я и Колька ушли добровольцами на фронт. Мы попали в одну дивизию. Стали артиллеристами. Вместе писали письма домой. Правда, не очень часто, как в солдатской песне: «Пишет письма редко, но зато в газетах очень часто пишут про его дела. И о нем читая, гордостью согреты черные ресницы, серые глаза». Ресницы, конечно, не могут

быть согреты гордостью. Но так пели тогда солдаты. Про Кольку тоже писали в нашей дивизионной газете. Два раза. Однажды он показал мне Верину карточку.

— Помнишь? — спросил он.

— Ну, еще бы! А почему ты ей не пишешь?

— Да я пишу. Только не посылаю. Отдам все сразу. После войны.

В апреле сорок четвертого командир взвода Николай Воробьев погиб смертью храбрых в бою под Джанкоем. В этом бою я тоже был тяжело ранен. В дивизионном госпитале мне отдали планшетку Николая. В ней были циркуль, карта Джанкоя и письма к Вере. Но адреса ее я не знал.

Прошло много лет. Год назад я встретил в театре Веру и Сергея. Я слышал, что они поженились где-то в эвакуации и совсем недавно вернулись в Москву. Но встречаться нам не приходилось. Мы сели в буфете. Сергей заказал пиво. Выпили за встречу. За школьных друзей. Я смотрел на Веру и думал про Кольку.

«Ну, назови же. Вспомни!» — молча просил я ее.

— Говорят, Смоктуновский снимается в «Гамлете», — сказала Вера.

…Дома я достал старую планшетку и впервые прочитал Колькины письма. Их было много. Но теперь я решил оставить их у себя.

Уверен, что и Колька так же поступил бы на моем месте.

4

ПЕСНЯ

Я люблю слушать, как играет на гитаре в саду под липами мой сосед, десятиклассник Слава. Он хорошо играет. С душой.

И мне всегда вспоминается, как мы когда-то пели под гитару в этом же саду любимые песни.

Мы — это я и мои сверстники. Теперь нас осталось немного. А те, кто живет здесь, все заделались папами.

Папам же, как известно, петь песни во дворе под гитару не полагается. Не солидно.

Как-то я стал подпевать Славе. Но немедленно был вызван домой супругой. Она прищурила красивые синие глаза и нежно попросила:

— А ну-ка дыхни.

Я дыхнул, и она успокоилась.

Но случилось так, что недавно она сама во дворе пела песню. Вместе со мной.

К нам зашел старый друг Алексей.

— Пойдем во двор. Посидим. Вечер славный, — сказал он.

Мы вышли во двор. На лавочке сидели мальчишки. Они обсуждали игру нашей сборной в Чили. Ребята потеснились, и мы с Алексеем узнали такие подробности игры на первенство мира по футболу, которые знают только мальчишки из нашего двора. Больше никто.

Но я не познакомил еще вас с Алексеем. Он живет в нашем доме. Мы учились с ним в одной школе. У него была кличка: Алеха-пятый. Пятым его звали потому, что у нас было еще четыре Алешки. Он был младшим.

Алеха-пятый славился виртуозной игрой на гитаре и мог на руках обойти волейбольную площадку. Еще он здорово знал математику. Когда началась

война, он ушел добровольцем на фронт. Получил тяжелое ранение.

Потом окончил институт. Теперь он доцент, Алексей Михайлович.

Когда обсуждение «большого футбола» закончилось, кто-то из мальчишек сказал:

— Дядя Леша, сыграйте нам на гитаре что-нибудь. Вы, говорят, законно играете.

— Давай, Алексей, тряхни сединой, — поддержал я пацана.

Алексей в меру поломался. Что, впрочем, свойственно многим знаменитостям. Потом сказал:

— Ладно, несите гитару.

Несколько мальчишек со всех ног помчались к нему домой. Когда принесли гитару, доцент Алеха-пятый сдвинул шляпу на затылок, взял несколько аккордов, хитро поглядел на меня и тихо запел:

Как много девушек хороших, Как много ласковых имен…

Не знаю, как у других, но у меня с каждой полюбившейся песней связан какой-нибудь кусочек жизни. Алексей пел уже другую песню:

…Наши бедные желудки Были вечно голодны, И считали мы минутки, нутки, нутки До обеденной поры…

Я поглядел на ребят. Они очень внимательно слушали. Но не подпевали. Они не знали эту песню. А мне вспомнился пионерский лагерь под Загорском. Костер. Печеная картошка. Старший пионервожатый весельчак Гриша. Он называл нас красными дьяволятами. А когда злился на нас, добавлял: «Чтоб я так жил, дьяволята!»

Нам нравилось быть красными дьяволятами. И мы любили Гришу. Как давно это было!

— Ты чего задумался? — спросил Алексей, когда песня кончилась. — Подтягивай. И он запел новую:

…В далекий край товарищ улетает, Родные ветры вслед за ним летят…

Эту песню знали все. Запели хором. Правда, она не хоровая. Я напевал ее когда-то любимой девушке. Ее звали Наташа. Мы сидели в Александровском саду. Я сказал Наташе:

— Буду летчиком. Как Чкалов. Вот увидишь.

Она:

— Хорошо. Но убери руки.

— При чем тут руки? Недотрога. Когда я стану летчиком, ты тоже будешь ломаться?

— Когда станешь, тогда будет видно, — отвечала Наташа.

Где она теперь? Может быть, сама стала летчиком? Это вполне возможно. У нее был такой железный характер!

И видеть сны И зеленеть среди весны… —

пели ребята.

— Дядя Леша, сыграйте фронтовые, — попросил подошедший Слава.

Алексей на секунду задумался, потом сказал:

— Колькина любимая:

…Вьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза…