Замужество Татьяны Беловой
Шрифт:
Олег, Анатолий и еще кто-то повезли аппараты и таблицы обратно в лабораторию, а я поехала в Ручей переодеться. И надела именно то платье и туфли, в которых увидел меня Анатолий в первый раз.
Заехала за Олегом. Ксении Захаровны не было, а Олег лежал на кушетке и курил. И был все в том же костюме.
— Переодевайся, опоздаем! — заторопила я его.
Он медленно повернул ко мне голову, посмотрел на меня, прищурился, как от боли, и сказал негромко:
— Я не поеду…
Я сразу все поняла. Но все-таки сказала:
— Вот видишь! А это мог быть и твой день!..
Он молчал, курил, смотрел в потолок. Я знала,
— А если я одна схожу? И ведь все наши будут! Понимаешь, это просто неудобно. Еще подумают, что ты ему завидуешь…
Он молчал. Я знала, что не уговорю его. Олег хотел заставить меня самое решить все. Момент действительно для этого был самый подходящий. И теперь я понимаю, что Олег тогда был прав: ведь никакими словами здесь помочь было нельзя. Но мне так хотелось хоть вечер побыть в той роли, которую я придумала себе на защите Анатолия: меня вместе с ним все поздравляют… Я видела мучающегося Олега, понимала решительно все, что происходит, но ничего уже не могла поделать с собой.
— Уходи и решай, — по-прежнему негромко проговорил Олег.
Я поднялась и сказала:
— Ты не сердись, я недолго. — И ушла.
Анатолий сам открыл мне дверь. Из столовой доносился разноголосый шум, музыка. Он не спросил, почему нет со мной Олега, обнял меня, я зажмурилась, и мы поцеловались.
— Наконец-то, — сказал он.
Мне было страшновато идти в столовую, но я заставила себя и пошла. По взглядам родителей Анатолия я поняла, что меня ждали. Все наши молчали, я старалась не смотреть им в глаза. Села рядом с Анатолием, выпила залпом большую рюмку коньяку, подумала; теперь уже все наши просто не дадут мне вернуться к Олегу.
Не помню толком, что было в тот вечер: я пила вино, танцевала, смеялась, все время была рядом с Анатолием. Наши не разговаривали со мной. Да они и вообще скоро ушли. Только Женя на прощание сказала мне:
— Таня, может быть, все-таки пойдешь с нами?
Я ничего не ответила.
В столовой все еще шумели гости, а мы с Анатолием вдруг оказались в его комнате…
30
С тех пор прошло семь лет…
Многое, очень многое произошло в жизни с тех пор. Даже в космос слетали люди. и только одна я как бы законсервировалась, у одной меня словно ничего решительно не произошло. Если не считать, конечно, радости — Олешки, сына, больше похожего на меня, чем на Анатолия. И мне это приятно… А в остальном живу, как и жила. По раз навсегда заданному распорядку дня, в обстановке окостенелых взаимоотношений, очень приличных, порядочных, но лишенных чего-то самого главного, живого… Одним словом, существую. Только существую.
Живем мы все в той же квартире Локотовых. И не потому, что я не могла оторвать Анатолия от его семьи, не потому, что он не мог получить отдельную квартиру, он наверняка бы сумел сделать это, а просто от какого-то моего безразличия: если уж я замужем за Анатолием, так не все ли равно, в конце концов, живем ли мы вместе
Просыпаемся утром, Анатолий подчеркнуто бодро говорит:
— Ну, разомнем косточки! — И начинает делать зарядку.
Я тоже поднимаюсь, натягиваю халат, иду в кухню. Софья Сергеевна, чуточку постаревшая, но такая же быстрая и живая, уже возится у плитки, приветливо говорит мне:
— Доброе утро, Танечка!
— Доброе утро, Софья Сергеевна.
И я начинаю помогать ей. Не то чтобы я не могла или не хотела сделать завтрак сама, но пусть уж Софья Сергеевна хоть в этом сохраняет прежнее свое главенство. А так как мне валяться в постели, ничего не делать как-то нехорошо, я и помогаю ей.
Проходит в трусах и с полотенцем на плече в ванную Анатолий, так же бодро говорит матери:
— Доброе утро, мама!
— Доброе утро, Толечка!
Из ванной начинает доноситься мерный, густой шум открытого душа.
После Анатолия появляется Кузьма Михайлович в пижаме, здоровается с нами, обязательно шутит. Иногда у него получается даже искренне. С ним мне, во всяком случае, легче всего.
Затем завтракаем, сидя вчетвером за аккуратно накрытым столом. Обязательно разговариваем, часто интересно и умно. И я уже не слежу, в какой руке держу нож или вилку, — привыкла. К концу завтрака общий разговор уже прост и весел. Кузьма Михайлович начинает беззлобно подтрунивать над тем, как я воспитываю сына. Софья Сергеевна принимается очень серьезно обсуждать меню предстоящего обеда. Анатолий спрашивает, куда бы нам лучше пойти с ним сегодня вечером, напоминает, чтобы я не забыла сходить к портнихе. После целует меня в прихожей, а я заботливо поправляю его шарф, и они с Кузьмой Михайловичем уходят на работу.
Софья Сергеевна торопится на кухню мыть посуду, а я иду к кроватке Олешки. Он спит, раскинувшись и раскрывшись, родной, розовый и самый-самый близкий! Я целую его, он таращит глазенки и медленно просыпается, с радостью обхватывает меня за шею. Я вытаскиваю его из кроватки и веду мыться. Я чувствую в своей руке его маленькую, доверчивую ручку, и мне уже почти совсем легко и радостно.
Потом я кормлю Олешку, мы сидим с ним вдвоем за большим столом, он лопочет что-то свое, детское, я отвечаю ему, и оба мы счастливы. Меня он любит больше всех, я сама знаю, что балую его, Локотовым это не нравится, но они пока не вмешиваются. Все мы четверо отлично понимаем, почему это происходит, почему я настояла, чтобы сына назвали Олегом. И когда он смеется, я, глядя на его милую, только что умытую рожицу, стараюсь отгадать, будут ли, когда он вырастет, появляться у него на щеках эти противные, кроличьи желваки, как у Анатолия.
Потом мы одеваемся и идем с ним гулять. Оба мы одеты как на картинке, оба здоровые, краснощекие, красивые: на нас поминутно оглядываются, и мне это немножко лестно.
Софья Сергеевна за это время успела сходить на рынок и по магазинам, приготовить Олешке обед. Мы с ним возвращаемся домой, я кормлю его, укладываю спать. После этого мы с Софьей Сергеевной перехватываем, что нибудь «вкусненькое»: я стала гурманом. И я помогаю ей готовить обед для взрослых или отправляюсь по магазинам, к портнихе.