Занимательная этика
Шрифт:
Мы должны четко различать понятия «смысл жизни» и «цель жизни». Когда перед человеком стоит цель стать, например, врачом, ученым, инженером, то в этом еще нет ответа на беспокоящий его вопрос о смысле жизни (во всяком случае ответ ощущается им лишь интуитивно, в чисто эмоциональном ключе). Человек в своих размышлениях идет дальше: для чего нужно стать врачом, инженером, ученым? Таким образом, если цель указывает на то, к чему человек стремится, то смысл жизни говорит о том, во имя чего он это делает.
Некоторые люди, в том числе некоторые философы, полагают, что смысл жизни в том, чтобы искать этот смысл. Русский философ Н. А. Бердяев писал, например: "Пусть я не знаю смысл жизни, но искание
Мне представляется, что искать все время, всю жизнь смысл жизни – это какой-то инфантилизм. Взрослый, зрелый человек так или иначе находит смысл жизни и реализует его, живет осмысленной жизнью. Человек, ищущий смысл жизни, только пытающийся его найти, – это еще не определившийся, не сформировавшийся человек, который пока не состоялся как решающий жизненные задачи. Смысл жизни в этом похож на цель. Прежде чем достигать цель, двигаться от цели к результату, человек должен определить для себя цель, поставить ее. Но целеполагание – лишь первый этап. Человек совершает действия не для того только, чтобы поставить, определить цель, а для того, чтобы достигнуть ее. Так и смысл жизни. Поиск смысла жизни – первая часть проблемы. Вторая часть – реализация смысла жизни, смыслозначимая, осмысленная жизнь.
Далее, очень важно, с одной стороны, искать и находить смысл жизни, а, с другой, не переоценивать значение этого вопроса, не зацикливаться на поисках смысла жизни. Жизнь отчасти имеет смысл, а отчасти не имеет.
Жизнь имеет смысл в той мере, в какой она осмысленна, разумно организована, человечески значима.
Жизнь не имеет смысла, т. е. вопрос о ее смысле неуместен в той мере, в какой она автоматична и растительна, в какой она управляется инстинктами, регулируется органическими потребностями. Французское «селяви» («такова жизнь») как нельзя лучше передает ее автоматизм, растительность. Наличие этой второй стороны жизни позволяет человеку не напрягаться слишком сильно в поисках смысла жизни, не спешить с жизнезначимыми ответами и решениями, т. е. в какой-то мере расслабиться, отдаться потоку жизни, плыть по ее течению.
В чем же конкретно смысл жизни? Ясно, что каждый отвечает на этот вопрос по-своему. С другой стороны, в нем есть общие моменты. Это – любовь и творчество. В подавляющем большинстве случаев люди осмысляют-оценивают свою жизнь именно в русле этих двух категорий. Любовь поддерживает, умножает жизнь, делает ее гармоничной, гармонизирует. Творчество обеспечивает прогресс жизни.
Жизнелюбие
Говорить о жизнелюбии как будто банально. Кто не любит жизнь?! Помните слова песни:
Я люблю тебя, жизнь,Что само по себе и не ново.Я люблю тебя, жизнь,Я люблю тебя снова и снова.Тем не менее, приходится говорить и об этом. В философии и культуре в целом можно встретить таких, кто явно или неявно проповедует жизнененавистничество, разочарованность жизнью, отвращение к жизни. Вот, например, какую двусмыслицу сказал в свое время Л. Н. Толстой: «Чтобы полюбить жизнь, надо полюбить смерть». Воистину язык без костей! Эта фраза Л. Н. Толстого навеяна подобными парадоксальными высказываниями религиозных деятелей.
Жизнь плохо относится к тем, кто не лелеет ее, кто относится к ней без трепета, без уважения, без любви. Она любит только тех, кто любит ее.
А. П.
В одном из рассказов А. П. Чехова – «Огни» – состоялся любопытный разговор на тему о смерти:
«– А вы эти мысли бросьте… – сказал инженер серьёзно и наставительно.
– Почему?
– А потому… Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. Вы ещё слишком молоды для них.
– Почему же? – повторил студент.
– Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потёмках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! Несчастие! – повторил Ананьев и махнул рукой.
– По-моему, в ваши годы лучше совсем не иметь головы на плечах, чем мыслить в таком направлении. Я вам, барон, серьезно говорю. И давно уж я собирался поговорить с вами об этом, так как ещё с первого дня нашего знакомства заметил в вас пристрастие к этим анафемским мыслям!»
Мой комментарий: «Мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потёмках» не хороши и не естественны никогда, в том числе и на склоне лет, в старости. Мне сейчас 77 лет. В основном я уже прожил жизнь. И по-прежнему гоню от себя все эти дурацкие мысли. Был у меня небольшой период в жизни (весной 1994 г.), когда я задумывался о хрупкости жизни и возможности смерти. Наверное, этот период – самый печальный в моей жизни. Потому что я был духовно надломлен (только что окончилась моя депутатская деятельность и некоторое время я был не у дел). Этот период давно позади. Всякие мысли о бренности и ничтожестве жизни, о неизбежности смерти свидетельствуют лишь о духовной надломленности, растерянности человека.
Жизненный оптимизм Чехова противостоит смертнической парадигме. К сожалению, тема смерти стала одной из центральных в философии последних полутора-двух веков.
Возьмем, например, сочинения Альбера Камю. Тяжело их читать. Жизнь перед лицом смерти, убийство, самоубийство – в самых разных ракурсах. Чаще всего в связке с другой негативной темой – темой абсурда. Как будто нет других тем. Как будто человек только и думает о смерти и абсурде. Много чести – сверлить мозг этими темами! Если мы рассматриваем тему жизни в ее отношении к смерти как самую важную философскую тему, то этим волей-неволей обесцениваем саму жизнь, выводим за скобки всё ее внутреннее содержание, т. е. всё, что происходит внутри жизни, от рождения до смерти. Мы в таком случае перестаем нормально воспринимать жизнь, не саму ее, а лишь ее границу и фактически становимся пленниками этой границы-смерти.
Вспоминается в этой связи высказывание Спинозы: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Этика. – Спиноза Б. Избранные произведения. Т. 1. М., 1957. С. 576). В самом деле, свободный человек думает не о смерти, а о жизни. А тот, кто постоянно думает о смерти – по-настоящему ее пленник, т. е. несвободный человек.
Пройдет время, может быть не одно десятилетие – и люди будут удивляться этой зацикленности ряда известных философов на теме смерти, будут воспринимать это как своего рода философскую болезнь и шире, как болезнь культуры.