Запах страха. Коллекция ужаса
Шрифт:
— Как у вас дела?
— С Рэндаллом? — Она вздохнула. — Хорошо. Не знаю. Может, замечательно. Завтра собираемся смотреть дом.
Клод поднял татуированную бровь.
— Серьезно?
Она кивнула. Рэндалл подбирал дом уже три года, с самого развода.
— Кто его знает, может, этот понравится, — сказала она. — Трудно купить дом?
— В Сан-Франциско? Солнце мое, это труднее, чем добыть стволовые клетки. Но Рэндалл — хороший покупатель. Он последний из настоящих идеалистов. В каждом доме он ищет эйдос. [22] Эйдос
22
Эйдос — термин античной философии и литературы, первоначально обозначавший «видимое», «то, что видно», но уже у Платона он приобретает более глубокий смысл и подразумевает не столько внешнюю, сколько внутреннюю форму, способ бытия объекта. (Примеч. ред.)
— Ага.
— Ну, тогда, наверное, это действительно замечательно, — сказал он. — Или нет. Ты переедешь туда?
— Не знаю. Мне кажется, я ищу эйдос чего-то другого. Здесь просто слишком…
Она расставила ладони, как будто ловя капли дождя. Клод посмотрел на нее с недоумением.
— Слишком солнечно? — спросил он. — Слишком тепло? Слишком красиво?
— Наверное. Земля лотофагов. Мне это нравится, но… — Она отпила вина. — Если бы я была постоянно обеспечена работой…
— Ты писатель. Для писателя противоестественно быть обеспеченным работой.
— Да, это точно. А у тебя как? Тебя это не беспокоит?
На лице его появилась милая и грустная улыбка, и он покачал головой.
— Нет. Человечеству всегда будут нужны поэты. Мы как полевые лилии.
— А как насчет журналистов? — Рэндалл, пряча в карман мобильный телефон, появился у него за спиной. — Мы кто?
— Пырей, — ответил Клод.
— Кактус, — ответила Сюзанна.
— Ого! Но я понял, — сказал Рэндалл. — Это потому, что мы твердые, колючие и нас никто не любит?
— Это потому что вы цветете раз в году.
— Когда идет дождь, — вставил Клод.
— Это звонил риэлтор. — Рэндалл сел за стол и допил свой бокал. — В воскресенье дом будет открыт. С двух до четырех. Сюзанна, нам далеко ехать.
Он жестом попросил счет у официанта. Сюзанна поцеловала Клода в щеку.
— Когда уезжаешь на Идру? — спросила она.
— Завтра.
— Завтра! — упавшим голосом проговорила она. — Так скоро.
— Прекрасная жизнь была коротка, — продекламировал Клод и рассмеялся. — Ты сама здесь только до понедельника. У меня заказано место на пароме от Пирея. Я не мог ничего изменить.
— И сколько ты там пробудешь? Я буду в Афинах во вторник через неделю, а потом еду в Акротири.
Клод улыбнулся.
— Может получиться. На вот…
Он записал телефонный номер осторожным каллиграфическим почерком.
— Это телефон Зали на Идре. Сотовый. Не знаю даже, будет ли он работать. Но скоро увидимся. Как ты сказала… — Он поднял худые руки, показывая на зал. Темные глаза его расширились. — Это чудо.
Рэндалл заплатил по счету, и они собрались уходить. В дверях Клод обнял Сюзанну.
— Смотри не опоздай на самолет, — сказал он.
— Не накручивай ее, — вмешался Рэндалл.
— А ты не опоздай
— Не буду, — пообещал Клод. — Я никогда не скучаю.
Рэндалл высадил ее у отеля. Приглашать его к себе она не захотела, да и усталость давала о себе знать. К тому же от вина уже начала побаливать голова.
— Завтра в девять, — сказал он. — Легкий завтрак, а после…
Он наклонился, открыл дверцу машины, потом поцеловал Сюзанну в щеку.
— Нас ждет захватывающий новый мир калифорнийской недвижимости.
На улице под вечер сделалось прохладно, но номер по-прежнему казался тесноватым. Здесь пахло сексом и стоял сладковатый пыльный запах старых книг. Она открыла окно вентиляционной шахты и пошла в ванну. Приняв душ, она легла в кровать, но заснуть не смогла.
«Не нужно было пить столько вина», — подумала Сюзанна. Она решила принять успокоительную таблетку из тех, что приготовила для полета, но потом передумала и взяла подаренную Рэндаллом книгу.
Все иллюстрации ей были знакомы по другим книгам и по Интернету, как и сам остров. Почти четыре тысячи лет прошло с тех пор, но многое выглядело так, будто было построено вчера. Пятнадцать футов вулканического пепла и пемзы сохранили дома с видом на море, с водопроводом и трубами, которые могли выводить пар из подземных источников, нагреваемых вулканом, на котором был построен город. Осколки стекол, которые могли быть либо окнами, либо линзами. Огромные пифосы, в которых еще хранилась еда, когда их открыли спустя тысячелетия. Большие сосуды для меда, который покупали египтяне, чтобы бальзамировать своих мертвых. Желтые пятна пыльцы. Вино.
Но никаких человеческих останков. Ни костей, ни скрюченных от боли фигур, как те, что были найдены под слоем песка в Геркулануме, где погибли рыбаки. Там даже не было останков животных, если не считать одного обугленного ослиного ребра. Город был покинут. Причем жители уходили не в спешке, и они не были охвачены страхом. После их ухода в городе царил порядок, пифосы были запечатаны, на полу не валялись металлические инструменты или оружие; ни стрел, ни тканей, ни украшений.
Только фрески, и они были повсюду. Столь прекрасные, столь искусные, что первые археологи, увидев их, решили, что откопали храмовый комплекс.
Но это был не храм. Это были жилые дома. Кто-то нанял художника или группу художников, чтобы расписать стены в каждой комнате. Морские панкрации и ласточки; дельфины и прогулочные лодки. Сами лодки украшены изображениями дельфинов и летящих морских птиц, на носах — золотые наутилусы. Венки из цветов. Кораблекрушение. И везде краски одинаковых цветов: охряно-желтая; оксидно-красная; краска из перетертого глаукофана — стекловидного минерала с серо-голубым блеском; яркая и чистая парижская лазурь. Но, разумеется, это была не французская, а египетская лазурь и помпейская лазурь, одна из первых открытых человеком красок, которой он пользовался тысячелетиями. Она изготавливается путем смешивания кальция с измельченными в порошок малахитом и кварцем и нагревания смеси до очень высокой температуры.