Запах ведьмы
Шрифт:
Она сухо улыбнулась и погладила меня по щеке.
– Ты умный. А там действительно очень тесно. Так тесно, что в женском туалете могут бритвой полоснуть, чтоб не отсвечивала.
– О как! – посочувствовал я.
– Угу. Это они мне за Марка сделали. Год назад. За него пол-Москвы насмерть билось, когда он, дурак, с женой развелся.
– Дык ты ж, вроде, победила? – удивился я.
– Угу,– зажмурилась она, чтобы не видеть меня или свои тогдашние воспоминания.– Только вот он теперь стал принципиальным противником супружеской
– Ага-ага. И сколько времени тебе осталось при нем тусоваться?
– Да хрен его знает, Миша! – вдруг закричала она мне в лицо, и я понял, что этот вопрос изводит ее уже не первый месяц.
У меня не было к ней жалости. Какое-то другое, темное, возможно, опасное и сильное чувство колыхалось во мне, и я прислушался к своим ощущениям.
Разумеется, мне хотелось ее трахнуть, но это было как раз неудивительно.
Еще мне хотелось держать ее возле себя подольше, но и тут я не сомневался, для чего именно.
Было и еще что-то неуловимое, клубок каких-то невнятных, неоформленных желаний, копошащихся во мне где-то в глубоком подсознании, так что и не ухватить. Мне даже показалось, что я хочу написать ее портрет, запечатлеть эти тонкие, нечеткие, почти невидимые линии ее лица, и я изумился своим извращенным мыслям – таких желаний у меня не возникало с пятого класса, с тех пор, как любящие родители запихали меня, буквально насильно, в художественную школу, где всего за два года я возненавидел графику в частности и рисование в целом. Мне хотелось нарисовать ведьму – красивую, желанную и очень опасную.
– Эй, парень! Михась! Проснись!
она хлопнула меня теплой ладошкой по лицу, и я вернулся в Москву, в напыщенный и душный, но тем не менее переполненный гламурной фауной кабак.
Стол, за которым мы сидели, преобразился – теперь он был заставлен посудой разных форм и размеров. В каждой посудине что-то парило, блестело или, на худой конец, пахло, так что мне даже как-то вдруг стало нехорошо. Вокруг бесшумно сновали официанты, и, судя по сервировке, я понял, что они хозяйничают тут достаточно давно.
– Иди умойся,– приказала мне Николь, увидев мое побледневшее лицо, и я послушно отправился в туалет.
Вернувшись, обнаружил за столом двух неизвестных мне мужиков, напряженную, но улыбающуюся Николь и подозрительно знакомую, очень худую, коротко стриженную черноволосую бабу с огромным, раскрывающимся буквально до ушей ртом. Чистый крокодил, только в юбке.
Ганса за столом не было, потому что он спал на одном из диванов кабинета. Рядом с этим диваном был поставлен стул, на нем, аккуратно расправленный, висел пиджак Ганса, а под стулом ждали пробуждения хозяина свежевычищенные туфли. На туфлях сверху лежали черные очки.
– Ганс! – предупредительно щурясь, крикнула мне Николь.
И я собрался с мыслями, поправляя парик.
– Друзья, знакомьтесь, это Ганс! – снова крикнула она так звонко, что у меня в голове зазвучало эхо.
– Марк Быковский,– чуть привстал мне навстречу краснорожий коренастый мужик в свободной белой футболке и джинсах, и я с трудом узнал в этом нагловатом субъекте того самого пугливого терпилу, на лимузине которого мы удирали из гей-клуба пару дней назад.
– Андрей Вертер, строительный бизнес,– встал в полный рост другой мужик, рослый широкоплечий красавец в странной, какой-то чудной вязаной кофте с цветной вышивкой и пронзительно желтых вельветовых брюках.
Я пожал руки обоим и легко понял, кто из них приветствовал меня искренне, а кто притворялся. Притворялся, разумеется, Марк – на его красной морде легко читалось неодобрение, густо замешанное на раздражении и даже, по-моему, презрении. Впрочем, может быть, я сам себя накручивал.
Брюнетка тоже что-то пискнула со своего места, и я тут же вспомнил ее – Мила, та самая бабища, с которой Николь давеча тискалась, как заправская лесбиянка.
Милу я удостоил небрежным кивком и заметил, что это пренебрежение ее здорово огорчило – она сгорбилась, как провинившаяся на уроке школьница, опустила глаза в тарелку и принялась ловить там вилкой непослушные маслины.
Самка в засаде.
На Милу с изумлением смотрел строительный магнат, и сразу стало ясно, кто в этом кабинете дурак и для кого играется сценка под названием «Олигарх Прохоров с приятелем и бабой изволил потусоваться в ”Дятле”».
Я легко сел во главе стола, напротив балконного барьера, и строитель тут же услужливо приподнял бутылку, показав, что готов обслужить.
Разрешил ему налить мне немного водки и поднял бокал. Все замолчали, кто с напряжением, кто с видимым почтением глядя на меня.
– Друзья! Позвольте мне вас так называть, дорогие империалисты, магнаты капиталистического труда, мартышки денежных джунглей, жабы финансового болота…
Я посмотрел на Николь, но она даже не улыбнулась. Ее глаза горели тревожным желтым огнем, и я тут же сбавил обороты, не желая ее пугать.
– За то, чтоб прибыль всегда превышала расходы!
Все молча прильнули к своим бокалам, и только Марк, метнув в меня мрачный взгляд, выразительно крякнул.
Я вспомнил, за чей счет мы тут гуляем, и ободряюще подмигнул ему. Он не отвел глаз, а, напротив, принялся сверлить мне взглядом переносицу и тяжело сопеть.
– Андрей, как долго, по-вашему, будет дорожать недвижимость? – начала светскую беседу Николь.
Строительный красавец отложил вилку в сторону, промокнул жирные губы салфеткой и принялся отвечать, обращаясь, правда, исключительно ко мне:
– Недвижимость будет дорожать до тех пор, пока ее будут покупать. Так что скоро в Москве быдла вообще не останется. Дешевые дома мы снесем, а в дорогих нищебродам житье будет не по карману.
– И куда вы их всех подеваете? – вроде бы искренне изумился Марк.