Запах золотистого цвета
Шрифт:
– А сам как думаешь?
– Не знаю. Знал бы – не спрашивал.
Николай швырнул Юрию окровавленную салфетку:
– А ты проверь.
Жалобно заговорила Клара, умоляюще глядя на Николая:
– Коля, тебе больно?
Николай улыбнулся:
– Все нормально Клара, не волнуйся, мне не больно. Успокойся, все хорошо. На смотри. Видишь, ничего нет.
Николай протянул руку жене. Та озабоченно рассмотрела ее и буркнула:
– Ты так больше не шути. У меня сердце в пятки ушло. Мы же все-таки за столом сидим, в общественном месте, среди людей.
Николай смиренно ей поддакнул:
– Извини. Обещаю, что больше так делать не буду. Больше такое не повторится.
Про себя Николай чертыхнулся:
– Дернул меня черт, это показывать, ведь знал, что не надо. Завелся как мальчишка, которого подначили на слабо.
Юрий пристально посмотрел на Хромова, смял салфетку с кровавым пятном, которую ему бросил Николай и примирительно буркнул:
– Понятно, фокус так фокус. Это тоже хлеб.
Он украдкой понюхал окровавленный палец:
– Интересный фокус. Поучительный. Ладно. Проехали. Да, я чуть не забыл. Все хочу вам выразить свою признательность Николай Федорович за ваш талисман. Все, кто его видел, в восхищении от него. Спасибо. Позвольте поднять тост за ваше искусство.
Клара с долей бахвальства и собственной причастности пояснила:
– Коля с детства такой рукодельник был. На все руки мастер. Он еще, когда в школе учился, такие необычные шахматы для моего брата сделал. Все в восторге были. А он эти шахматы тогда сам, своими руками сделал. Так что, вот так.
Она подняла свой бокал:
– За тебя мой умелец.
Николай смущенно буркнул:
– Ладно, смотрите не захвалите. А то зазнаюсь.
Дмитрий отпил из своего бокала и, глядя в стол, пояснил:
– Ну, то, что Николая Федоровича золотые руки, это мы сразу поняли, еще, когда с ним не были знакомы. Тут спорить не о чем. Тут дело другое. Мы с Олегом ни как в толк другое не возьмем. Как ему удается прикрепить к его изделиям Ауру, извините, в его терминологии, прикрепить цветной туман.
Клара, с видом знатока, менторским тоном стала пояснять:
– Фу, так вы, оказывается, вон о чем. Совсем меня с толка сбили. А все понять не могу, какой туман, какая радиация, какая аура? Так бы и сказали, что ваша аура это уникальное проявление художественного творчества, уникальность произведений искусства.
Присутствующие с интересом уставились на Клару, а она самозабвенно продолжила:
– Это явление широко известное в искусствоведческой среде. И в литературе и в искусстве. Это вам любой искусствовед подтвердит. Скажем картина Леонардо Да Винчи, или статуя Родена в них есть, как вы говорите, аура, поэтому они стоят бешеные деньги. А вот копии с них уже ни за что столько стоить не будут. Потому, как бы точно не воспроизводили оригинал, ауры в них уже нет, уникальность отсутствует.
Юрий восхищенно поддакнул, чем польстил Кларе:
– Век живи – век учись. А, я и не знал, что такие тонкости существуют. Вы мне просто глаза открыли Клара Александровна. Вот, что значит человек искусства, не то что я – валенок, мужик от сохи.
Юрий повернул голову в Олегу с Дмитрием:
– А вы знали об этом?
Юрий некоторое время по очереди восторженно рассматривал лица приятелей, а потом взмахнул рукой:
– Ой, че-то я совсем обалдел. Вы-то точно, все это знаете. Вы же эту ауру мерить можете своим прибором.
Клара безапелляционно заявила:
– Ну, что вы Юра? Таких приборов еще не изобрели. Вы сами подумайте, как такое можно мерить? Это же из области чувств, из области возвышенного, из области искусства. Дима же ясно сказал, что они меряют какую-то радиацию. А здесь совсем другое.
Юрий захлопал глазами, глядя на своих приятелей:
– Так что вы там мерили, умники? Радиацию? А на фига, извиняюсь, зачем вы эту радиацию аурой называли?
Олег виновато поморщился, а Дмитрий откинулся на спинку стула и уверенно продолжил разговор:
– Измеряли мы напряженность специфического физического поля. Термин радиации Николай Федорович использовал для упрощения восприятия. А на самом деле свойства этого поля идентичны тому, что вы и называете аурой.
Наступило молчание. Николай с любопытством наблюдал за происходящим. Дмитрий невозмутимо налил себе в бокал коньяка и залпом выпил. На его лице смущение уступило место бесшабашной уверенности. Он развязано развалился на стуле и продолжил:
– Если уж быть точным, то мы мерили даже не напряженность поля, а интегральное распределение кривизны пространства, вызванное эмоциональным состоянием людей и других живых существ. То есть природное явление обусловленное проявлением чувств живых существ. Я ясно выражаюсь?
Юрий приоткрыл рот, вытаращил глаза, истерично помотал головой, и уставился на Дмитрия:
– Ничего не понятно. Ты что, издеваешься? У меня по физике было пять. То, что ты сейчас выдал полная белиберда.
Дмитрий невозмутимо потянулся к бутылке и долил коньяка в свой бокал:
– Вот именно потому, что мое объяснение похоже на белиберду, я и смирился с терминологией предложенной Николаем Федоровичем.
Дмитрий непринужденно усмехнулся:
– Кстати, это интересная мысль померить ауру произведений искусства. В музей я не догадался сходить. Что скажешь Олег?
Олег с недоумением потер щеку пальцем и улыбнулся:
– Наверное, интересно было бы сходить. Только ты забыл, что твой прибор мы тоже ликвидировали. Не важно. Знаешь, до меня сейчас, стало доходить, как мы с тобой, Димыч, выглядели со стороны на вчерашних переговорах.
Он откровенно хохотнул:
– Два упертых идиота. Смех, да и только.
Николай с интересом посмотрел на Олега, а тот с грустным смешком продолжил:
– У нас вчера представители китайской фирмы хотели наши графины купить, ну, или наладить их массовое производство. А мы им упорно возражали и отговаривали. Теперь понимаю, что о нас эти люди думали, когда мы им объясняли, что ничего из этого не выйдет.