Запасной вариант
Шрифт:
— Простите, — сказала мать и тут же попросила рассказать обо всем, что ему было известно об Александре Букрееве.
Рубцов стал рассказывать, от волнения беспрестанно поправлял закатанные рукава рубашки на загорелых жилистых руках. Он хотел закурить — вынул из кармана портсигар, достал из него папиросу. И тут увидел глаза матери, смотревшие на этот портсигар. Арсений Павлович смутился.
— Да, да, это Сашин портсигар, — сказал он. — Однажды мы решили обменяться чем-нибудь на память. — Рубцов помедлил. — Но теперь, Валентина Петровна,
Булавина с побледневшим лицом подержала портсигар в ладонях, потом молча передала дочери. Ирина попыталась его открыть, но не смогла.
— Он с секретом, — сказала ей мать. — Надо нажать на орлиный глаз.
Положив портсигар на колени, Ирина изо всей силы надавила пальцем на черное зернышко орлиного глаза. Послышался четкий щелчок. Раскрыв портсигар, как книгу, девочка увидела на золотистой внутренней стороне крышки тонкую паутинку гравировки вокруг букв «АБ».
Это было все, что осталось от отца. С этим портсигаром он ушел на войну. Портсигар вернулся, а его хозяин не вернется никогда.
У девочки задрожали губы, она заплакала. Мать взяла у нее портсигар и протянула его Рубцову. Но Арсений Павлович протестующе поднял руки, убежденно сказал:
— Нет, нет… портсигар должен принадлежать вам. Как память о Саше.
— Память о нем, — тихо сказала мать, — самое дорогое для меня…
Так Ирина впервые узнала о существовании отцовского портсигара. Тогда, в сорок шестом году, ела, разумеется, и не предполагала, что эта красивая серебряная коробка еще сыграет в ее жизни какую-то роль. Она попросту забыла о ней. Однако теперь, через пятнадцать лет, отцовский портсигар снова напомнил о себе, и при таких неприятных обстоятельствах.
Ирина встала со скамейки и пошла по аллее, ведущей с бульвара на улицу. Было душно, парило. Листья на липах вяло обвисли.
Подходя к своему дому, Ирина замедлила шаг, потом остановилась. Здесь, на углу, возле продовольственного магазина, тесно прижавшись друг к другу стеклянными боками, стояли телефонные будки.
Ирина раскрыла сумочку и стала искать двухкопеечную монету. Она искала долго, медленно — оттягивала время, напряженно думала: «Позвонить — попросить совета или не делать этого, потому что, быть может, совсем с другого конца надо начинать?»
И все же, наконец, решилась. Вошла в будку, плотно притворила дверь. Номер она запомнила: 2-37-35. Палец потянул диск вправо и вниз: один раз, второй, третий, четвертый. И вдруг нерешительно замер на последней цифре «5». Как будто его приморозило. Прошло, наверное, не меньше минуты. Рука, застывшая на диске, делалась все тяжелее. Ирина повесила трубку, привалилась затылком к стеклянной стенке.
5
В пятом
— Артистка пришла домой, — торопливо доложил он. — Прошу записать номер, по которому она пыталась с кем-то связаться по телефону.
— Почему «пыталась»? — не понял Маясов.
Зубков коротко рассказал, как вела себя Булавина в телефонной будке. И опять попросил скорее записать номер. Видимо, времени для обстоятельного доклада у него не было.
Маясов записал цифры и сказал:
— Это же неполный номер.
— Последнюю цифру, товарищ майор, точно установить не удалось.
— Продолжайте наблюдение…
Маясов вызвал капитана Дубравина и приказал выяснить номер абонента, которому хотела звонить Булавина.
Дубравин ушел. А Маясов опять стал ждать. Ровно в пять вернулся из столовой Демин. Они просидели вдвоем до девяти. И все напрасно. Артистка не возвращалась. Кажется, их предположения оказались слишком оптимистическими.
Не пришла Булавина и на другой день.
И на третий, в субботу, она тоже не явилась. Впрочем, в субботу о ней почти не вспоминали. Потому что с утра произошли два события, которые не могли не взволновать всех, кто работал по делу Савелова, и особенно самого Маясова.
В половине десятого позвонил начальник уголовного розыска Шестаков. Он сообщил, что прошедшей ночью удалось арестовать Женьку Косача.
— Если есть время, приезжайте, — пригласил подполковник.
Демин сказал, что поедет в милицию сам. Маясову оставалось лишь молчаливо согласиться. Как ни хотелось ему поговорить с этим вором, поехать на допрос он не мог: его уже ждал Дубравин.
Сразу же, как только Демин уехал, Маясов пригласил капитана к себе. Дубравин вошел в кабинет с картонной трубочкой, зажатой в громадном кулаке. Вид у него был суровый, лицо несвежее, помятое. Похоже, ночь капитан провел без сна.
Раскатав на столе картонную трубочку и разгладив ее ребром ладони, он сказал:
— Работу, Владимир Петрович, мы закончили. Результат получился, я бы сказал, несколько неожиданный…
— Ну, ну!
— Удалось установить, что из всего списка вероятных абонентов Булавина знакома лишь с одним.
— С кем?
— Это наш старый знакомый…
— Давай без загадок, — нетерпеливо сказал Маясов.
— Рубцов Арсений Павлович.
— Какой Рубцов?.. Фотограф?
— Да, тот, что сообщил нам весной о Никольчуке.
Маясов притянул по столу список к себе. Пробежал его глазами, внимательно прочитал в конце выводы капитана…
— Странно… — Он в недоумении посмотрел на Дубравина. Тот лишь пожал широкими плечами.
Когда приехал из милиции Демин, настала его очередь удивляться.
— Тот самый Рубцов? — переспросил он. — Действительно интересное совпадение… Это надо немедленно проверить!
— Кое-что мы с Николаем Васильевичем в этом направлении уже придумали, — сказал Маясов и протянул полковнику лист бумаги.