Записки актрисы
Шрифт:
Краткой была пора сирени. Осень пришла…
Нина протирает мокрое от слез лицо платочком. Чистенькая она была, аккуратная. Я суечусь как ненормальная, тарахчу участливо:
"Ну а ты ему, а он тебе?"
На мои сто слов она одно. А я уж и сыну готова была сообщить радостную весть о появлении ребеночка. Долго не могла уснуть от сознани дружбы с Ниной и предстоящего объяснения со своим неразговорчивым мужем.
Утром вхожу на кухню, чтобы сказать, что ей делать, пока я буду на репетиции.
Нинок, вот двадцать
Она молча заминает луночки на беретике, соседка косится на нас, помешивая что-то в кастрюле.
Нин, чего молчишь? Поняла, о чем прошу?
Разменяю так разменяю, а не разменяю так не разменяю.
Соседка пошла в свою комнату, вернулась с кошельком.
Я разменяю,сказала она.
Спасибо. Вот, Нина, тебе двадцать, а мне пять.
Она молча взяла деньги, и дверь за нею захлопнулась.
Чего ты с нею нянчишься? буркнула соседка.
Магазин только что открылся. Может и не разменять, виновато ответила я.
Душа человека неисповедима: "подруга" моя заявила об уходе, отработав положенные две недели. Нечего советовать, нечего быть умнее всех! Поделом мне. Мое внимание и ласка казались Нине унижением.
К слову сказать, какие типажи являлись вереницей по объявлению!
Одна приходит поднятая бровь, лет сорок пять на вид. В шапке-ушанке, морском бушлате. Садится на табуретку, шлепает ладонью по клеенке на столе.
Так. Я сектантка. Выходной понедельник. В воскресенье четвертинка, премия за хорошую работу.
Соглашаюсь: заступайте. Через неделю со слезами признаюсь, что она не подходит. Привычная к отказам, она торжественно собирает пожитки и перед дверью бросает:
Не держи деньги на виду! Уходит.
Следующая деревенская, ничего вроде. Но сын стал ночью вскакивать и кричать: "Не стреляй! Не стреляй!" Оказывается, у нее в кармане фартука был детский пистолет с пистонами. Если сын не хотел есть, она медленно наводила на него пистолет.
Будешь есть?
Буду, буду! Он склонял голову к тарелке и съедал все до конца.
Удивительно там, где строго, богато, домработницы живут вечно, лишаются личной жизни, полностью принадлежат хозяевам. Где бедно, где с ними, как с подругами, они не приживаются, хоть и оплата та же самая. Уж по найму, так по найму: ты хозяин, а я тебе угождаю за определенную плату. Свойскую да простенькую хозяйку домашние работницы не уважают.
Стали приезжать с Кубани сестры. А их аж три! Приезжали по очереди: то одна, то другая. Тут уж мы управлялись и песенки пели, и готовились к поступлению в институт.
Прошли годы. Сидим как-то в гостях у режиссера, обсуждаем будущую картину, мою роль. Вдруг входит моя постаревшая Нина с румяными пирожками на блюде и улыбается.
Нина?
Ниночка наша,поясняет жена режиссера.Уж лет пятнадцать у нас.
…Опять трахнуло в небе, мазнула молния,
Это к счастливому пути,ворчит соседка.
Словно бы я виновата все мое пребывание здесь было ясное небо, теплое море, и вдруг за пятнадцать минут белый свет опрокинулся.
Наколдовала я будто. Глядь высветился белый цветок магнолии, крепко запахло морем, цветами, травой. Слышу внизу пунктиром сигналит автомобиль.
Асхан машу рукой.
Асхан водитель машины дома отдыха. Ворота сами расходятся, машина въезжает, он хлопает дверцей и пальцем показывает на циферблат часов: дескать, точно, как в аптеке на весах. Скрылся в здании, через минуту стук в дверь.
Спускаемся. Внизу отдыхающие вышли проститьс со мной. Обменялись любезностями, я захлопнула дверцу машины, мы помчались.
Повезло: накрыло дождем и тут же солнце. Это подарок Бога все горит и сияет искрами бывшего дождя. Ветер крутится по салону машины. Для того и родился человек, чтоб видеть эту красоту, слушать Асханчика, как он простодушно рассказывает о своей молодой жизни.
Чувствую: что-то не договаривает.
Можно, закурю?
Ах, ах, нельзя!
Он смеется, сует сигарету в рот. Закурил, постучал ладонью по сигналу курица с дороги вон.
В тех краях уже витала угроза нарушения гармонии жизни. Человек так устроен, что не замечает плохого, не верит в него.
Опрокинутые киоски и сожженные доски объявлений привычны по этой дороге было и прошло, больше не будет. Все это воспринималось как элементы движения жизни: гроза, ссоры и тишина навек.
Видя, что я еще напряжена, Асхан успокаивает:
Зря волновались. Я ведь не опоздал? Не опоздал. Заправился?
Заправился.
Дурные мы, советские люди, Асхан. Все плохого ждем. Справку какую-нибудь подаешь в окошко, чтоб печать поставили, и то сердце в пятках: ждешь швырнут обратно, что-то не так, еще раз приходи. Я, когда курортную карту оформляла, сижу, маюсь у кабинета врача. Рядом пожилой тощий человек. Губы сухие, кадык на шее то вверх, то вниз пить хочет. А ему, видно, рентген желудка назначили сутки не ел. Неоднократно выходила сестра, он звал ее, но она и внимания не обращала. Наконец подошла к нему, взяла направление. Держа вверх тормашками, оглядела и звонко посоветовала прийти завтра. "Как "завтра"?" перепугался мужчина.
"Вы что неграмотный?" "Ах ты, бикса чертова!" вскочила я. "Не хулиганьте, товарищ Мордюкова!" "А ну-ка, веди его на рентген!
Человек сутки не ел, не пил!" Я взяла его под локоть, а он ни с места. Окаменел весь. Сестра скрылась за дверью рентгеновского кабинета. Вышел врач, почесал затылок. "Вы Сенчаков?"
"Я".Мужчина встал. "Заходите".
Асхан от души расхохотался.
Ну, дали вы ей, Нонна Викторовна! Гадюка она!