Записки д`Аршиака, Пушкин в театральных креслах, Карьера д`Антеса
Шрифт:
Одной из постоянных забот Пушкина-журналиста было ознакомление русского читателя с крупными явлениями европейской литературы, почему-либо не замеченными у нас. Через «Современник» он хотел провести в круг читаемых у нас авторов любимого им Барри Корнуоля. Плетнев сообщил ему о желании писательницы Ишимовой сотрудничать в «Современнике». «Не согласитесь ли вы перевести несколько из его (Барри Корнуоля) драматических очерков?» — писал Пушкин 25 января Ишимовой.
Письмо это, отправленное, очевидно, городской почтой, было получено адресатом на следующий день.
26 января Ишимова извещала Пушкина о своем полном согласии принять его предложение и приглашала его зайти к ней на другой день для окончательных переговоров. Письмо это было, вероятно, получено Пушкиным утром 27
Очевидно, прежде чем завершить переговоры, Пушкин решил еще раз проверить литературные способности приглашаемой им сотрудницы. Он раскрыл ее «Историю России в рассказах для детей».
Синяя книжка с узорной рамкой вокруг титула представляла собою новинку. В то время из пяти или шести томов первого издания успели выйти только один-два. [85] Очерк главнейших исторических событий России излагался здесь по Карамзину, но в простом и общепонятном изложении. Рассказ был выдержан в патриотическом и верноподданном тоне, почтительном к дворянству и хвалебном к династии. Но сжатость языка, отчетливость построения и непринужденная разговорность изложения сообщали этому первому опыту популярной истории черты занимательной живости. Год спустя издатели «Современника» — Жуковский и Вяземский — свидетельствовали, что слог Ишимовой необыкновенно нравился Пушкину. Не приходится сомневаться в искренности последней пушкинской похвалы: «Вот как надобно писать»… [86]
85
Цензурная помета на втором томе: 17 декабря 1836 г.
86
Отметим, что во втором издании своей «Истории» (П., 1841) Ишимова воздает особую хвалу Пушкину. Она испещряет свой рассказ цитатами из «Бориса Годунова», «Полтавы», «Онегина». Описывая основание Лицея, она отмечает его значение как «место образования нашего незабвенного поэта Пушкина»: «Здесь нельзя лучше почтить память учреждения Лицея и память гения, так рано покинувшего нас, как вспомнив одно из последних стихотворений его, написанное на День Лицея». Следует полный текст Лицейской годовщины 1836 года.
Пушкин утверждается в своем решении принять Ишимову в сотрудницы «Современника». Он разыскивает на своих полках антологию современных английских поэтов, изданную в Париже в 1829 году. Среди четырех авторов здесь был представлен и Барри Корнуоль. Таков был псевдоним Бриана Уоллера Проктора, поэта и драматурга, стремившегося создать новый жанр коротких и трагически напряженных сцен на основе изучения драматургов елизаветинской эпохи и новеллистов итальянского Возрождения.
Еще в 1830 году, вдохновляясь Корнуолем для своих Маленьких трагедий, Пушкин пробовал озаглавить их: драматические сцены, драматические очерки, драматические изучения, даже «опыт драматических изучений». Этими формулами Пушкин прекрасно передавал сущность коротких драм Барри Корнуоля. Это психологические этюды отдельных страстей в сжатой диалогической форме. Отмечая 27 января пьесы, особенно близкие ему, Пушкин выделил среди них два «драматических изучения» — опыт о ревности и о мщении, «Амелию Уэнтуорт» и «Людовико Сфорца».
Этими драмами Пушкин в то утро мог тоже «невольно зачитаться». В них было много общего с его собственной судьбой. В первой из них Готфрид Уэнтуорт, возмущенный нежностью своей жены Амелии к юноше Карлу, решает отправить его в Индию или заключить в темницу. Главный стимул для его ревности — боязнь насмешек, опасение стать басней в устах людей, пережить непоправимое бесчестие. Отсюда его непоколебимая воля — устранить соперника. Амелия считает Готфрида «своим злым ангелом», увлекшим ее «в зловещее величье», называет себя «горестной супругой, несчастливицей, невольницей чужих страстей»…
Вот характерный отрывок из их объяснения:
«Амелия. Я прошу тебя снять проклятье твое с этого юноши. Он невинен. Он совершенно невинен перед тобою. Что ж касается до меня, то я также слишком невинна, чтобы просить за себя, но дай сказать мне, что с того печального часа, когда я сделалась женою твоею, я была так верна холодному союзу нашему, как будто сердце мое с самого начала принадлежало тебе или как будто было побеждено твоим великодушием после. Еще раз умоляю тебя — пощади этого мальчика…
Уэнтуорт. Женщина! всегда ли просьбы твои так горячи, как теперь? Клянусь небом и землей, если бы я еще колебался, то это заставило бы меня решиться. Поди в свою комнату теперь и в глубоком размышлении обдумай, как хорошо будет раздаваться имя твое — в то же время и мое имя, — когда его будут произносить в насмешках».
Нам известно, что аналогичные соображения в значительной степени руководили и Пушкиным: он вменял себе в обязанность защищать от насмешек свое имя, принадлежащее всей стране.
Другой драматический очерк Корнуоля, «Людовико Сфорца», трактовал не менее сложную проблему — право на мщенье.
Вот одна из сцен драмы:
«Изабелла (в сторону). Благодарю вас, духи мести! (К Людовико.) Теперь пора вкусить бессмертного вина, государь, и выпить в честь Купидона.
С ф о р ц а. Вино очень холодно.
Изабелла. Оно скоро покажется тебе горячее. Говорят, что оно согревает сердце. Вчера я читала об одном старике, поэте греческом, который посвящал всю жизнь свою вину и умер от винограда; ведь это справедливо, кажется?
С ф о р ц а. Да. Это вино…
Изабелла. А сколько рассказывают повестей о людях, которых бесчестная жизнь имела бесчестный конец: я думаю, что кровожадный убийца всегда умирал также от убийства, а изменник от измены!.. Так яд дается за яд…
С ф о р ц а. …Сердце мое, сердце мое! Злодейка! Я слабею, слабею — ах!..
Изабелла. Я хотела легче совершить правое мщение свое, но невозможно было… Что ж было делать? Другого спасенья не было, и кровь пошла за кровь…»
Такие сцены напряженных и злых страстей — гнева, гордости, похоти, мстительности — перечитывал Пушкин в утро 27 января.
Но время идет. Скоро одиннадцать. Карандаш поэта отчеркивает в оглавлении «Людовико Сфорца», «Амелию Уэнтуорт», «Сокол», «Любовь, излеченную снисхождением», «Средство побеждать».
Пушкин завертывает книгу в плотную серую бумагу, надписывает адрес и быстро набрасывает сопроводительную записку. Это его знаменитое последнее письмо Александре Осиповне Ишимовой:
«…Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете — уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать».
Такова последняя запись Пушкина. Уходя из жизни, он посылает безвестному малому товарищу по их общему делу — служению русской литературе — свою озаряющую похвалу, бодрящую ласку и прощальный привет.
Нам известна точная история этой последней посылки Пушкина. «27 января, — свидетельствуют друзья поэта, — в третьем часу пополудни девица Ишимова получила от него пакет, собственною рукою его надписанный, в нем книгу для перевода и письмо, после которого, по всей вероятности, уже некогда ему было написать ни строки, кроме означенного адреса на пакете к ней».
Это верное указание: писать более было некогда. Предстояло спешно сговориться с Данзасом, отправиться во французское посольство к д'Аршиаку, послать за пистолетами к оружейнику Куракину, условиться о месте и часе встречи, переодеться, как для вечернего выхода, в свежее белье и до наступления сумерек обменяться огнем с противником. Сколько дел, и как мало времени!
Редактор «Современника» отодвинул книги, положил перо и отошел от письменного стола.
Последний литературный день поэта Пушкина был окончен. Двадцатилетний творческий труд его обрывался навсегда.