Записки для моего праправнука (сборник)
Шрифт:
С сими словами старик растопил свинцу, отломил от полученного сплавка несколько крошек, бросил на свинец… крошки разлетелись, и свинец остался по-прежнему свинцом. Целый день протрудились наши алхимики. Уж чего они не делали с полученным сплавком! Соединяли его с медью, и с железом, и со всеми металлами — все тщетно: масса трескалась, рассыпалась, но ничто не обратилось ни в серебро, ни в золото.
— Это просто стекло, — сказал наконец старик с досадою, — мы в чем-нибудь ошиблись. Надобно начать сызнова. Отдохни дня три, а потом снова изготовь атанар.
Между тем Якко явственно слышал, что Эльса громко
— Не слушай бессмысленного старика, — говорила она, — возьми этот камень; он не золото, но стоит золота, — не сказывай об этом старику; распусти этот камень в воде, и ты увидишь, что будет. Бессмысленный! Он думает, что понимает писание мудрых; он прочел, что нужна сорокадневная работа над фениксом, но прочел только мертвую букву; он не понимает, что в сих словах сокрыто кабалистическое число, что круг здесь изображает землю, а число — четыре времени года, срок, необходимый для полной зрелости дивного камня.
— Что ж ты задумался? — сказал старик.
— Разве вы не слышите? — отвечал Якко.
— Да что слышать? Только уголья трещат в очаге.
Якко понял, что слова Саламандры были ему только слышны, и замолчал.
— Ну, что ж ты хотел сказать? — повторил старик.
— Я думаю, что не слишком ли рано мы открыли атанар? Число сорок не означает ли четырех времен года?..
— Мысль недурная, — заметил старик, — о! я вижу, в тебе путь будет! Испытаем. Так изготовь же два атанара, один мы будем открывать каждые сорок дней, а другой откроем по прошествии целого года…
С сими словами старик по-прежнему положил на стол серебряный рубль и удалился, бормоча про себя: «Четыре времени года… сорок… четыре… как мне на мысль не вспало!.. странно!..»
По уходе старика Якко немедленно раскалил снова полученный им камень и бросил его в воду; после нескольких подобных операций в сосуде осталась жидкость прекрасного синего цвета. Якко опустил в нее кусок сукна, — сукно окрасилось. Познания Якко в химии скоро объяснили ему, какую выгоду можно получить из сего открытия; он разложил вещество по правилам науки, нашел состав его, снова повторил опыт в большем виде, и скоро в домике Якко появились чаны, кубы; он объявил гостям суконной сотни, что берется красить сукно не хуже заморского, — и в городе дивовались, толкуя про кубовуюкраску. И эти новые хлопоты достались доброй Эльсе: целый день она суетилась, нанимала работников, вела счеты, заглядывала в чаны, собирала краску, продавала ее, красила, развешивала. Якко служил иногда переводчиком и только получал деньги. Но мог ли такой успех удовлетворить гордым ожиданиям алхимика? Торговать краскою тому, кто собирался захватить в руку корень всех сокровищ мира!.. И снова запылал атанар, и снова старик явился с своею таинственною коробкою. Но в то время, когда он собирался всыпать ее в сосуды, Якко опять услышал хохот Саламандры: «Твой старик многое знает, — с ним и нам не худо посоветоваться, но не знает безделицы: все его составы ни к чему не поведут, если он не добудет масла из кремня».
— Масла из кремня? — спросил Якко.
— Да; ты знаешь, что внутри кремня кроется дивная, могучая жидкость…
— Но я знаю и то, что эта жидкость истребляет все тела земные; нет сосуда, который бы мог содержать ее: одна капля ее на теле человека — и человек истлевает в ужаснейших мучениях…
— Якко, Якко! зародыш жизни — смерть… — проговорила Саламандра сильным голосом и исчезла.
Когда Якко заговорил со стариком о кремнистом масле, старик затрепетал:
«Знаю, — отвечал он, — слыхал я об этой страшной влажности, встречал и в книгах указания на нее, но до сих пор думал, что алхимики упоминали о ней для того только, чтоб испугать профанов или чтоб наказать их, когда они нечистыми невежественными руками примутся за наше великое дело».
Работа продолжалась по-прежнему, и по-прежнему без успеха. Каждую ночь на старика находил неодолимый сон. Якко смотрел за атанаром, и когда силы его ослабевали, Саламандра являлась среди огня, утешала своего любимца, ласкала его, простирала к нему свои огненные персты и золотистою струею обвивалась вкруг атанара.
Однажды вечером старик уже дремал, Якко в раздумье сидел пред огнем; грустно было на душе алхимика; не тешили его мелочные домашные выгоды; переставала утешать и надежда. Сумрачно смотрел он вокруг себя, и невольно взор его вперился в старика, который дремал, облокотившись на креслах.
— Зачем он не я? — невольно приходило в голову Якко, — зачем я не он? — прибавлял он, теряясь в своих мыслях, — он знатен, он богат, он приходит ко мне, пользуется гостеприимством бедняка для дела опасного и он же презирает меня… зачем он не я?.. я — он? он — я?.. Мысли его делались мрачнее и мрачнее, иногда они даже пугали самого алхимика.
Кто-то сзади подкрался к молодому человеку; трепетный, горячий поцелуй заставил его содрогнуться, он обернулся — перед ним была Эльса.
— Это ты, Эльса? Как вошла ты сюда?
— Ах, как я рада, ты забыл запереть двери! Насилу-то я попала к тебе сюда; мне без тебя знаешь ли как скучно, Якко: целый день и ночь ты здесь, а я одна, совсем одна; работы столько по хозяйству, иногда так хочется поцеловать тебя, как будто жажда мучит…
И Эльса села на колени Якко, обняла его; Якко прижал ее к себе. — Эльса, Эльса! — заговорил невольно Якко, — если бы ты знала, как я люблю тебя! Так люблю, что страшно сказать…
— Да! любишь! а Мари, Мари…
— На Мари я не могу смотреть без отвращения, Мари зла, Мари попрекает меня, Мари опухла, больна она, что ли?
— Может быть, я не знаю, — отвечала Эльса, улыбаясь насмешливо, — а может быть, и не больна, а так, от большого веселья… Она много спит, Якко, очень много. — Между тем лицо Эльсы вспыхнуло, она продолжала: «Во сне человек, знаешь, безоружен… многое… на него действует…»
— И я заметил, что она слишком часто бывает не в себе…
— Да! правда… точно не в себе…
— Но что говорить о ней! Ты одно мне утешенье, ты мне все заменяешь — и жену, и семейство… Отец твой призрел меня сироту, бедного, беспомощного; снова нищета посетила меня, — ты мне стала вместо отца; ты ведешь весь мой дом; ты обогатила меня; ты меня покоишь… ты меня любишь…
Снова Якко прижал Эльсу к своему сердцу, и Эльса обвилась вкруг молодого человека, как обвивается плющ вокруг статного дуба; она припадала к его лицу, как бы хотела спрятаться на груди его, как бы хотела впиться в нее; щеки ее все более распалялись от действия очага и от внутреннего волнения…