Записки министра
Шрифт:
В чем гарантия успеха мероприятий? Прежде всего, в людях. В конце концов 11 декабря 1939 года был утвержден порядок, по которому вводился персональный учет работников финорганов и устанавливалась учетная номенклатура. Внутри центрального аппарата в номенклатуру № 1 были включены помимо руководства управлений и отделов все ревизоры, консультанты, экономисты, инспектора, юрисконсульты, методисты, старшие бухгалтеры. Никто теперь без ведома наркома не имел права уволить любого из этих работников.
Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инструкцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пережитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельности финансового ведомства социалистической страны? Однако наступили 1939–1940
Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалистического строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назначили Л. 3. Мехлиса. О нем стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однозначную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтролем материальные злоупотребления подлежали стоимостной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попадало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис являлся членом Валютного комитета СНК СССР, а я — председателем. Когда в 1941 году Мехлиса направили в действующую армию, я был назначен на занимаемый им ранее пост председателя Государственной штатной комиссии и оставался на нем до конца войны. Между нами постоянно возникали стычки, так как Мехлис любил подминать других лиц под себя.
Припоминаю один эпизод. Став после войны министром Госконтроля, Мехлис потребовал предоставить министерству права проводить окончательное следствие, а затем сразу, минуя прокуратуру, передавать дела на виновных в суд. Конечно, Мехлису отказали. Поводом для такого требования явилось столкновение его с тогдашним Председателем Совета Министров Белорусской ССР П. К. Пономаренко. Ревизуя послевоенное состояние Белоруссии, сильно пострадавшей в период фашистской оккупации, сотрудники Госконтроля составили затем акт. Выводы же к нему Мехлис написал сам. У него получалось, что партийные и советские работники республики скрывают от государства некоторые материальные ценности. Я обратил его внимание на то, что все запасы находятся на государственных складах и вообще это обычные материальные резервы, разумно накапливаемые для восстановления хозяйства республики, лежащей в руинах. Мехлис, конечно, не согласился.
— Подожди, сейчас придет Пономаренко, и ты сам убедишься, кто прав.
— Каким же образом?
— Он увидит акт и вынужден будет сознаться, что его провели.
Вскоре пришел Пономаренко, рассказавший, что он только что был у Сталина. Тот подробно расспрашивал, как идут в республике дела, а потом подарил ему на память зажигалку. Мехлис взорвался:
— Ты не хитри! Хочешь зажигалкой прикрыться? Все равно придется держать ответ.
Началась получасовая, без перерывов, речь Мехлиса в обычном для него резком тоне. Под конец он потребовал объяснительной записки к материалам ревизионного акта. Пономаренко категорически отказался составлять ее, сказал, что объясняться будет в ЦК партии, встал и ушел.
— Ну как, видел? — спросил Мехлис.
— Видел: ничего ты не доказал и вообще неправ. Можно ли предъявлять обвинение целой республике?
Естественно, ЦК ВКП(б) поддержал белорусов. На этом дело и закончилось. Вышесказанное относится только лично к Мехлису и никак не задевает аппарат Госконтроля, честно и старательно исполнявший свои нелегкие и полезные обязанности. Говорю это с чистой совестью хотя бы уже потому, что знаю, как работа контролеров помогала, в частности, укреплять курс советского рубля. Еще в 1938–1941 годах по результатам ряда ревизий была прекращена чрезмерная эмиссия денег. Лишь с октября 1940 по июнь 1941 года изъяли из обращения примерно третью часть всех обращавшихся денег. Для этого закрыли остатки неиспользованных кредитов на конец третьего квартала 1940 года и установили строгое регулирование кредитов на четвертый квартал. Попытки отдельных распорядителей кредитов использовать их любым способом, независимо от надобности, решительно пресекались.
Несостоявшаяся кредитная реформа
Государственная работа — дело исключительно сложное. Особенно велики эти сложности в нашей стране, идущей неизведанными путями. У кого могли учиться многие советские партийные и государственные деятели 20–30-х годов, когда страна строила социализм? Ни у кого. Случавшиеся неудачи в какой-то мере были неизбежны. Люди верили в светлое будущее, были, как правило, беспредельно преданы своему делу и идее коммунизма. Замечу попутно, что более 10 лет (с 1935 по 1946 год) я не был в отпуске. И среди наркомов не я один. В августе 1939 года я было отправился отдыхать, но уже через пять дней был отозван в Москву. Вообще все работники госаппарата трудились с предельным напряжением. И если случались у нас ошибки, то это чаще всего были ошибки поиска, спутники роста… В связи с этим хочется рассказать об одном эпизоде, связанном с обсуждением в 1940–1941 годах проекта реформы советского кредита, которую готовил Госбанк и отвергал Наркомат финансов СССР.
Наркомфин и Госбанк — это такие окна, через которые можно увидеть отчетливо все происходящее в народном хозяйстве: и в процессе общественного воспроизводства, и в создании совокупного общественного продукта, и в распределении национального дохода, и в осуществлении государственной экономической политики. Ведь при сохранении товарно-денежных отношений социалистическое воспроизводство совершается с участием денег и кредита, на основе разветвленных финансов. Чтобы понимать, как в этих условиях действуют законы развития социалистической экономики, как проявляются экономические категории, преломляемые через призму финансов, нужно абсолютно осмысленно представлять себе содержание финансов и функционирование финансовой машины, пути использования ее для руководства общественным производством и повышения его экономической эффективности.
Основным звеном финансовой системы является у нас государственный бюджет. Весь финансовый аппарат, начиная с наркомата (министерства) и кончая районным финотделом, участвует в формировании госбюджета, составляет его, затем представляет на партийно-правительственное рассмотрение. А когда Верховный Совет СССР утвердит правительственные предложения и примет закон о госбюджете, именно финансовый аппарат, опять-таки сверху донизу, будет определять со своей стороны конкретные финансовые взаимоотношения государства и народного хозяйства, государства и общества. В формировании бюджета Госбанк участвует лишь косвенно, как исполнитель бюджета в порядке кассового обслуживания, причем действует в данной сфере на основе положений и инструкций, разрабатываемых Наркоматом (Министерством) финансов СССР. Таковы «исходные позиции», с которых оба учреждения обсуждали проект реформы.
Скажу сразу, что упомянутая реформа в целом не была нужна. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что партия и правительство не провели ее ни тогда, ни позднее. С самого начала дитя оказалось мертворожденным. Зачем же тогда рассказывать о госбапковском проекте? А затем, что он не просто стал на какой-то срок жизненной реальностью, пусть временной, но и отнял у руководящих органов очень много месяцев и сил, заставив их заниматься данным делом. Тем самым эта история приобретает особую поучительность с точки зрения общегосударственной работы. К тому же она вообще небезынтересна, ибо дает некоторое дополнительное представление о людях и событиях.