Записки морфа
Шрифт:
— … Ответьте, где вы все были, когда демоны резали людей, словно скот, половина дома утонуло в крови, пока охотнички появились, — дрожа от несправедливого обвинения, я закрыл глаза и постарался успокоиться (нудно запищали установленные у кровати медицинские приборы). В памяти всплыла залитая кровью площадка второго этажа по Первомайской семь, вырванные с корнем металлические входные двери и разорванные тела в квартирах. Демоны убили семнадцать человек, это была вторая по счёту стая, состоящая из трёх особей. Мы тогда потеряли Сильвию — охотницу из "четвёрки", она погибла, защищая маленького мальчика, бросившись демону наперерез. После охоты мой боевой кинжал получил две зарубки… Я помню тот дом, хорошо помню. Рваные раны на груди и левой ноге от ядовитых когтей второго
Вот же идиот, наплевал на честь и память близких. Захотелось убить гада. В телевизионной студии в ступоре замерли операторы-телефонистки, рассаженные на заднем фоне, непонятно только, зачем? Входящие вызовы принимает и обрабатывает компьютер, девочек для фона и антуражу позвали? Ведущая — крашеная пергидролевая блондинка, словно в рот воды набрала, молчит, пиараска, когда самое время оборвать поток обвинений, показать, кто главный. У них же телетекст есть, суфлёры, сценарий передачи, чего молчим и глазками лупаем? Чёрт побери, неужели на факультетах журналистики не учат брать и отводить "огонь" от неудобных тем и вопросов? Или дамочка специально заткнулась, набирает рейтинг через завуалированный наезд на губернатора? Со стороны она вроде как совершенно ни при чём — сама обалдела, услыхав "глас народа". Вполне вероятно, четвёртая власть всегда на грязи и горе очки набирает. Журналюги любят работать "на грани", до лампочки им цензура и комитет по надзору.
Камера "наехала" на отца. По-прежнему непроницаемое выражение лица, если бы не истерично бьющаяся под левым глазом жилка и неестественная бледность, то его можно было принять за каменное изваяние. Сдал папа, и сильно сдал. Слой грима не помеха для внимательного взгляда, под нанесённой гримёрами "штукатуркой" просматриваются глубокие, рассекающие лоб и носогубный треугольник, морщины, под глазами проступают тёмные тени. Видно, что гость студии совсем не похож на небожителя — он простой, смертельно уставший человек.
Отец облокотился на спинку кресла, можно не сомневаться — соответствующие органы сделают соответствующие выводы, дамочка и её коллеги получат отмеренную дозу перца:
— Позвольте ещё раз выразить вам и всем родственникам погибших свои самые искренние соболезнования, — сказал отец. — Я скорблю вместе с вами. Вернёмся к прозвучавшим вопросам, хотя мне трудно назвать это вопросами, но я постараюсь ответить. Начну с того, что все девять суток, как вы знаете, я руководил главным оперативным штабом по устранению последствий лучевых атак Станции. Штаб располагался на поверхности. По долгу службы мне пришлось посетить все уголки губернии, подземным способом, как вы понимаете, этого не сделать. Многие из телезрителей мысленно повторяют вопрос про бункера и убежища для родственников. Скажу — таки да, я действительно спрятал родных в разных местах. Супруга руководила эвакуацией детских учреждений и детей из сельской местности. Дочь записалась медсестрой-волонтёром, благо дополнительная специальность позволяет, в военно-полевой госпиталь, развёрнутый в южном округе. Бункеров в данном случае не предусмотрено. Госпиталь дважды подвергался нападениям йома. Вследствие чего погибло пятеро медицинских сотрудников и четверо десантников, больше тридцати человек получили ранения разной степени тяжести. Отдельно отмечу, — отец саркастично ухмыльнулся, — в самом привилегированном положении находился мой сын (так-так, зная папу и то, что он в первую очередь политик, можно утверждать о тонком пиаре с его стороны и попытке набрать политические очки и вес), ему демоны не грозили. Трудно грозить тому, кто на тебя охотится. Вы не ослышались, сын губернатора — охотник. Лейтенант Алексей Беров являлся командиром оперативной боевой группы, почему являлся? Потому что сейчас за его жизнь борются врачи и неизвестно, сможет ли он вернуться к службе или останется инвалидом. Не только я прятал близких подобным образом, все сотрудники администрации и их семьи находились на переднем фронте и постоянно рисковали жизнями.
Я нажал на кнопку, отключив головизор. Противно, словно развернул яркую конфетную обёртку, а внутри кусок дерьма. Шоу. Не успело с последней атаки Станции пройти и трёх дней, как некоторые высокопоставленные дельцы уже стремятся превратить кровавые события в шоу, а отец вынужден копошиться во всём этом дерьме. Определённо команда генерала Ермолова не дорабатывает в вопросах пропаганды и формирования должного общественного мнения. Хотя… Мне ли обвинять маститых политиков? Практически невозможно сломать инерцию человеческого мышления, особенно трудно побороть поколение, выросшее при "демократических свободах", когда в стране правила денежная вседозволенность. До "революции полковников" деньги решали всё, высокая должность и мягкое начальственное кресло служили гарантами неприкосновенности и безотчётности перед избирателями и народом, люди привыкли не верить власти. Мне понятна неожиданная папина откровенность, приподнимая вуаль семейных тайн, он выбивал почву из-под ног некоторых оппонентов и позиционировал себя отцом-хозяином вверенной ему губернии, на первом месте у которого забота о гражданах, на втором — семья.
Я, борясь с желанием позвонить Сашке, покрутил в руках комм и со всей дури саданул им об стену. Нежная электроника не выдержала грубого обращения, густо брызнув по сторонам микросхемами и осколками пластикового корпуса. Вот с кем у меня будет серьёзный разговор. Зачем было врать, что папа определил любимую дочку в безопасные подземелья? Думала, что не пойму? Зря. Я ведь звонил, просил, чтобы она и мама ни во что не ввязывались. Если с мамой не приходилось испытывать особых иллюзий — она не последний человек в управлении, курировавшем детско-юношеские учреждения при военном ведомстве, но Сашка. Выдеру, как сидорову козу! Папа тоже хорош…
Прошипев пневматическим приводом, отъехала в сторону входная дверь, явив взору хмурого Иннокентия Сергеевича, за спиной которого катила тележку симпатичная медсестричка. Смольский осуждающим взглядом прошёлся по бренным останкам детища высоких технологий, разбросанным по полу:
— Алексей Николаевич, я разочарован, ещё одна аналогичная выходка и вы лишитесь головизора. Надеюсь, мы друг друга поняли, не заставляйте применять к вам жёсткие методы убеждения.
— Нервишки шалят, Иннокентий Сергеевич. Ой! — медсестра, под одобрительный взгляд доктора Смольского, приложила к моему правому плечу иньектор, вколов какой-то препарат.
— Ничего, нервы мы вам поправим, превратим их в стальные канаты, но мне необходимо знать причину, чтобы определиться со следствием. Позвольте полюбопытствовать, что вызвало у вас такую бурную негативную реакцию?
— Дела семейные, — буркнул я. Врач по-птичьи склонил голову к правому плечу, поощряя к продолжению откровений.
— Отец и Сашка врали, что папа устроил её в защищённом от излучения бункере.
— Что не так?
— Всё! Сашка с первого и до последнего дня работала медсестрой в полевом госпитале!
— А вы не думаете, Алексей Николаевич, что это был осознанный выбор вашей сестры? Александра Николаевна особа совершеннолетняя и сама определяет приоритеты, а то, что сестра не говорила вам правды, так таким образом она спасала младшего брата от излишнего беспокойства и ненужных переживаний, тем самым повышая его шансы на выживание. Во время боевых операций разум и мозг охотников должен быть чист, а не забит тяжёлыми думами о семье, вы должны были абстрагироваться от мира. Своим враньём ваши отец и сестра желали вам только добра.
— Всё я понимаю…
— Тогда перестаньте рефлектировать. Взрослый человек — ребячьи обиды, вам должно быть стыдно за подобную несдержанность!
Я поднял очи горе, спрятал лицо в ладонях и тихо застонал.
— Вам плохо? — проявила участие безымянная медсестричка. Бейджика у неё не было, а доктор не представил нас друг другу.
— Жить буду, если совесть или Иннокентий Сергеевич не загрызут.
— А-а, тогда ладно.
— И вам меня нисколько не жалко?
— Жалко у пчёлки, — жестоко отбрили меня, — а от мук совести ещё никто не умирал.