Записки морфа
Шрифт:
Привычный мир приказал долго жить. Воздушное сообщение было полностью парализовано, единая Европа развалилась на множество государств, везде царил хаос и беспорядок, из темных щелей повылазили мародеры и подонки различных мастей. Про грабежи магазинов, поджоги домов и машин не стоит даже упоминать.
На фоне творящегося бедлама, в сети появилась статейка одной умной личности из Гарварда по имени Генри Морган (не правда ли интересная фамилия). В статье были разложены статистические данные по погибшим от излучения. Морган привел анализ по возрастной, социальной и расовой принадлежности. Предложенные вниманию общественности, материалы произвели эффект как от взрыва светошумовой гранаты — на большее они не тянула, так как "бомба" летала на высоте тысяча двести километров. Согласно сухой статистики, наибольшее количество летальных исходов приходилось на людей старшей возрастной категории с условным порогом в пятьдесят пять лет и выше. В североевропейских странах порог сдвигался на пять-семь лет вверх по возрастной шкале. Ноздря
Огражденные трехметровым забором, за который нам запрещалось выходить, мы почти ничего не знали, что творится в городах. В стране было объявлено военное положение и комендантский час, все важные узлы и объекты инфраструктуры взяли под охрану военные и войска МВД. По вечерам и ночам мы с Сашкой подслушивали за дверью родительской комнаты звуки телевизора, из которого доносились сообщения о многочисленных перестрелках, боях на Кавказе и новых тысячах жертв, которые уже не имели никакого отношения к инопланетному гостю. Дикторы, с надрывом в голосе говорили о трудной и невыносимой работе похоронных команд, собирающих тела на улицах, проверяющих дома и квартиры. Чуть ли не как о вселенской катастрофе, сообщалось о смертях тех или иных политиков и таких молодых, но уже прославленных звезд шоу- бизнеса и кино. Отец плевался и говорил, что меньше надо было пить, колоться и курить, а старперам туда и дорога. В каждом подслушанном выпуске, красной строкой, делался упор на усилия президента и правительства, направленные на поддержание порядка и о том, какая (благодаря этим усилиям) Россия тихая и спокойная страна, на что отец начинал плеваться еще больше и добавлял, что после таких героических усилий она станет совсем спокойной и кладбищенски тихой. Однажды, к нам приехали военные и папа укатил в часть, в принципе, офицеры наведывались к нам каждый день, но до этого отец в полк не ездил, обходилось тем, что они по долгу о чем-то разговаривали в папиной комнате. Я не знаю в какой конторе работал аналитиком наш отец: Николай Иванович Беров, но, по словам одного военного, фирма называлась "Рога и копыта", причем там больше занимались отшибанием рогов, после чего клиенты сами откидывали копыта.
Десятого апреля папа собрал все вещи и, несмотря на плач и мольбы мамы, мы переехали в военный городок. Двенадцатого, в День Космонавтики, часть была поднята по тревоге. Хорошо помню, с каким восторгом я смотрел на выезжающие за ворота бронетранспортеры и Камазы, полные вооруженных солдат, с которыми уезжал папа. А вечером, в окно, я любовался далеким заревом, подсвечивающим облака в той стороне, где был город. Несколько раз над головами проносились вертолеты и тогда до нас доносился далекий гром. Мама плакала и прижимала Сашку к себе, а я убегал на кухню, выделенной отцу квартиры, забирался на подоконник и смотрел на красивые росчерки в небе.
Двенадцатого апреля двадцать второго года, армия, как самая организованная сила в государстве, решила взять власть в свои руки. Момент был выбран удачно. Соединенные Штаты промухали подготовку военных и не могли вмешаться потому, что на побережье Мексиканского залива обрушился ураган "Присцилла", далеко переплюнувший приснопамятную "Катрину", а американская армия и национальная гвардия траками "Абрамсов" раскатывали в блин баррикады и завалы в черных кварталах. Большая часть чернокожего "афроамериканского" населения, а так же те "снежки" и латиносы, применяющие для лечения от депрессии и черной меланхолии препараты, которые продаются в аптеках только по рецепту с пятью печатями или воскуривание "козьей ножки" с мелко нарезанной травкой, почитав в сети и газетах доклад господина Моргана, крепко обиделись на жизнь и решили взять от нее все, пока Станция не забрала жизнь у них самих. За сутки были разграблены десятки, если не сотни оружейных магазинов, подверглись нападениям полицейские участки и громадные банды "Обреченных" или "Детей Смерти", как они сами себя окрестили, не щадя ни белых, ни черных, двинулись в поход за последним наслаждением. За внутренней суетой, пендосы забыли о внешней. В Китае тоже вовсю полыхало веселье. Миллионы неприбранных трупов принесли с собой такие болезни, как чума и холера. Армия восточного соседа еле справлялась с ситуацией внутри Поднебесной и север ей был глубоко до фени.
Не успело мировое сообщество опомниться, как "полковничий" бунт, вспыхнувший у северных варваров, привел к поражению поддержавших "легитимного" президента частей. Бои, где больше, где меньше, длились неделю, сойдя на нет после смерти "законно избранного" и половины правительства. Вместе с правительством к стенке поставили добрую часть высшего генералитета из тех, кто не отправился к Всевышнему от излучения.
Молодым полковникам и генералам досталось тяжелое наследство: смертельная бандура над головой и различные непримиримые внутри страны, разбившаяся в штопоре экономика и разваливающаяся социальная сфера — и никакой надежды, что заграница нам поможет.
Мама радовалась, что отец жив и бои закончились, но, как оказалось, для нас с Сашкой все только начинается. Отец не вернулся домой, вместо этого он улетел в Москву, а маме сказал, чтобы мы перебирались в часть, которая располагалась недалеко от нашей городской квартиры. По дороге в город на бронетранспортер сопровождения и караван из трех автомашин с семьями военных, было совершено нападение. БТР заработал пару кумулятивных гранат в борт, а на машины обрушился шквальный огонь из автоматов и ручных пулеметов. Было страшно до ужаса… Прибывшие на стрельбу омоновцы нашли больше десятка убитых, дюжину раненых и троих детей без единой царапины. И четверых погибших с родителями. Маму, с двумя тяжелыми огнестрелами, отвезли в госпиталь, а нас определили во временный приют.
Так получилось, что я и Санька попали под колесо безликой административной машины. Следующим утром всех детей из приюта, в том числе нас, загрузили в плацкартные вагоны и вывезли в другой город, так как местные детдома был забиты под завязку, а в приют продолжали привозить новых и новых детей. Напрасно мы кричали, что наш папа с военными, а маму увезли в больницу — бесполезно, все документы и личные карточки сгорели в машине, а кроме слов, усов, лап и хвоста, у нас ничего не было. Таких как мы, с папами военными и мамами за ближайшим углом, был полный вагон. Я и Сашка вцепились друг в друга как два клеща. В приюте-распределителе я первый раз в жизни подрался, заступившись за сестру. Потом таких драк у меня было много.
Через неделю нас перевели в другой приют, где нам суждено было провести целый год. Год, когда главным чувством был голод. Год, когда чтобы накормить сестру, приходилось драться из-за каждого куска хлеба и доказывать свое превосходство перед другой "мелочью". Год, который я буду помнить всю жизнь. Тогда я понял, что ближе Сашки у меня никого нет, мы боялись потерять друг друга. Сестренка была старше меня почти на год, но я был выше ее, крепко сбит и выглядел на девять или десять лет и я стал ее защитником. Худенькая Санька просто не могла постоять за себя. После обстрела колонны она шарахалась собственной тени и пугалась громких звуков, люди с оружием заставляли ее сжиматься в комочек. Стоило ей пискнуть, я бросал все дела и бросался на выручку. Через неделю я попал в банду Вадима Сухарева по кличке Сухарь. Многие думают, что приютом управляли директор, воспитатели и надзиратели. Ха и еще три раза ха! Приютом управляли крепкие и ушлые пацаны, сколотившие свои банды, в которых была жесткая иерархия и беспрекословное подчинение старшему. Тот, кто думает, что дети — это безобидные существа, глубоко ошибается.
Сухарю было шестнадцать лет, его банда была второй по значимости, уступая лишь кодле Абрека, в которой верховодили "черные", так мы называли выходцев с гор. Неделю нас продержали в карантине, после чего перевели во второй жилой корпус. Стоило воспитателю младшей группы выйти по своим делам, как в холле нарисовался Сухарь и тройка его приближенных. Что из себя представляет этот мальчишка никто не знал, но по тому, как он вел себя, многие интуитивно угадывали в нем лидера. Сухарь прошелся по комнате "шпаны", хозяйским взглядом пробежался по единичным личным вещам и направился к девочкам. Писк Сашки был для меня полной неожиданностью. Я сорвался с места, схватил стоявшую у двери швабру и рванул к девчачей спальне. Первый сухаревец, стоявший у двери в комнату девчонок, получил черенком в лоб и выбыл из "состязаний". Второй успел среагировать, сбил меня с ног и придавил коленом. Зря он это сделал, я извернулся и до крови укусил его за предплечье, тут же на меня навалился третий и скрутил руки. Я рычал и пинался, но тринадцати и четырнадцатилетним пацанам мои пинки были, что слону дробина.
— Отпустите его. — услышал я спокойный голос. Чужие руки и тяжелое колено на груди тут же исчезли. — Надо мной склонился высокий парнишка с широкими плечами, умным, в конопушках, лицом и аккуратно зачесанными назад каштановыми волосами. В руках он крутил красивую брошь. — Кто тут у нас такой прыткий? Новенький-зелененький малыш. На первый раз прощаю, на второй раз выбьем зубы.
— Отдай! — прохрипел я. — Это мамина брошь.
— Мамина? Значит девочка твоя сестра. А что будет, если я не отдам? Или возьму у твоей сестры еще что-нибудь.