Записки нетрезвого человека
Шрифт:
Приснилось: я пришел в театр на Таганке. Почему-то в солдатской шинели. (Это - после войны уже.) Началось уже нечто вроде спектакля. Здороваюсь с людьми (актерами?) сидящими на наклонном фанерном щите (спектакль такой условный). Первый не ответил на приветствие. И второй не ответил. И уже ясно мне, что никто не ответит. Я чем-то опозорен. Но здороваюсь и здороваюсь, зная, что я, - никто. Но вдруг один понял мое состояние. Он поднял меня с земли (фанеры) и обнял. А я ткнулся головой в его грудь и зарыдал. Так, рыдая, и проснулся. И не понимаю, перед кем это я каялся? Перед чем-то высшим?..
Было в жизни разное.
Надорвался давным-давно. Полжизни уже дергаюсь, как лягушка под током. Уже и дергаться перестал.
Каждый раз, едва вспоминается дурацкий поступок - случайный казалось бы, просто не задумался, к чему он ведет, - тут же говорю себе: "Это был я. То есть мне свойственно было так поступить, ничего не поделаешь..."
Но, если я и совершал что-нибудь нелепое, так только по глупости, никогда - по злому умыслу.
Всему придумывается хорошее толкование. Ненадолго. Придумалось, успокоило и исчезло.
Опуститься до конца, а потом выплыть? Получится ли?
Когда мы вступаем в отрицательные отношения с кем-либо, происходит обмен разрушительными энергиями. И мы выходим из этого более опустошенными, чем если бы досадовали в одиночку.
Мария
...В пьесе события происходят на третий день после казни Иисуса, когда свершилось его воскрешение. В Евангелии не упоминается о том, что было с Девой Марией в те дни. Но народы сами создали для себя образ Богоматери.
Ее неуверенность в себе. И отчаяние оттого, что Ей не по силам помочь людям, которые к Ней пришли. И робкая вера...
Какие страдания, наверное, испытывала Она, видя, как божественную мудрость сына люди растаскивают каждый в свой закуток.
А кто эти?
Неполноценные писатели, временно известные публицисты - вдруг ненадолго вспыхнувшие недостоверной талантливостью? Неэрудированные, не по возрасту возбудимые, быстро устающие, а то и пьющие. Они просто не до конца убиты войной, они просто не до конца смяты временем и успели осветить вокруг себя лишь небольшое пространство.
Достоевский сказал...
Все говорят, что Достоевский сказал: "Красота спасет мир". Я думал, это он - в исступлении, в горячке. Но однажды я понял, что - нет.
В полевом госпитале подо Ржевом молодая женщина - хирург удаляла мне осколок из лекго-го. Но для общей анестезии чего-то почему-то не было. И молодая женщина, почти что смущаясь, сказала: "Вы кричите, стоните, это ничего, но вам будет легче".
И однако, я ни разу не застонал. Когда мука кончилась, она сказала: "Ну, вы феномен, даже не стонали!" Я кое-как пролепетал: "А я смотрел на ваши руки". У нее рукава халатика были заката-ны до локтей. Ну, а дальше резиновые перчатки. Но - руки ее! Прекрасные, белые руки ее!..
Правда, она была наверно начинающая, и осколок все же остался. Я теперь вижу его в экране рентгена. Мы с ним подружились. Напоминает... И понимаю Достоевского. "Красота спасет мир!" Но - потом, потом, нескоро, нескоро... Может быть, никогда.
Рассказ
Отец моего школьного приятеля позвонил моему дяде, у которого я жил нахлебником, и спросил: "Он нормальный психически?"
Прошло много лет.
В казарму, которая находилась неподалеку от Москвы, приехала ко мне девушка (еще не жена), и старший лейтенант у нее спросил: "Вот этот боец, ваш молодой человек, он нормальный психически?"
Почему он так спросил - долго объяснять.
Поэтому рассказ получился короткий.
Алтарь любви
Пьесы у меня к тому времени уже запрещали намертво. Олег Ефремов от театра "Современ-ник" носил их в Московское управление культуры, но в ответ - "вы нам этого не показывали, мы этого не читали". Куда податься? В кино? А там - "Малокартина"! Распоряжение Сталина: "Картин должно быть мало, но только хорошие". И картин стало мало, но только плохие.
Я думаю, может быть, детское что-либо? Я же учителем в деревне был. Так все же ходить по школам. Ну - учителя учат, ученики учатся...* Как вдруг - в одной школе на стенке объявление: "Красные следопыты! Ищем пионера, который был в первой пионерской организации нашего города!" И вдруг что-то зашевелилось внутри...
* Учителя тогда еще получали зарплату, ученики еще не знали голодных обмороков.
Девочка, в классе, может быть, пятом, влюблена в старшего пионервожатого. (Не точно - Любит!) И вот в сердечке ее (неверно - в Сердце!) воспламенил ось желание возложить на алтарь своей любви первого пионера. И она отправилась по квартирам, по улицам, по городу - искать.
Но вот что главное! Не нашла!
Так я и написал. Грустно, но что делать? Жизнь грустна.
Однако, режиссер Александр Митта и Ролан Быков стали уговаривать меня, чтобы я все же дал Ролану финальный монолог. Вот тут я отказался наотрез. Дело в том, что некогда меня с позором исключили из пионеров. Под барабанный бой и сиплые крики горна выдворили из лагеря. И что же: теперь "Кто шагает дружно в ряд! Пионерский наш отряд!" "Будь готов! Всегда готов! Как Гагарин и Титов!"
Но Митта и Быков заперли меня в комнатке редактора Наташи Лозинской и сказали: "Пока не напишешь - не выпустим". И вот сижу и тошно мне. Стучу в дверь. "Я пить хочу!" Дали стакан газированной воды. И опять сижу и тошно мне. И опять стучу в дверь. "Я есть хочу!" Дали два бутерброда. Что делать, надо попытаться. И ведь допытался!
На торжественный пионерский сбор явились немолодые, но подлинные первые пионеры. А у любящей девочки ничего такого нет. Лишь отец ее дружка, по профессии трубач, но который по правде и пионером-то никогда не был. Хотя в детстве на него произвел впечатление какой-то эффектный горнист... И вот Ролан вдруг взбирается на сцену и произносит возбужденную сбивчи-вую речь. И подносит к губам школьный горн. И зазвучала мелодия (знаменитого саксафониста), не имеющая никакого отношения к пионерскому сбору. Мелодия о том, что творилось в сердечке (в Сердце!) девочки с ее невзрослой мечтой о несбыточном. Мелодия о незамечаемых нами мимолетностях жизни. Она слышна была и на школьном дворе, и на улице, и дальше, дальше...
Секунда!..
Запрещали сценарий. А Михаилу Ильичу Ромму он очень нравился. И вот он привел в Минис-терство кинематографии весь художественный совет отделения. Писателей, режиссеров, операто-ров, композитора, художника - человек 10. Естественно Элема Климова (не забываю тебя, дорогой мой), помню "Короля русской новеллы" тех времен Сергея Антонова, композитором предполагаемой картины был Шнитке.
Совещание вел Дымшиц (не помню как звать). Но в ходе разговора худсовет размазал его по стенке.