Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
– Теперь я обеспечена на много дней, – сказала мне Анна Андреевна. – У меня есть четыре селедки, шесть кило картошки, а вы еще и масло принесли. Пир!
Отправились. Минуты две стояли перед совершенно пустым Литейным: она боялась ступить на асфальт.
По дороге заговорили о щитовидной железе, которая у нее увеличена еще сильнее, чем у меня.
– Мне одна докторша сказала: «Все ваши стихи вот тут», – Анна Андреевна похлопала себя ладошкой по шее спереди. – Мне предлагали сделать операцию, но предупредили, что через месяц я буду не менее восьми пудов. Это я-то!
Опять почему-то вернулись к Киеву,
– Нет. У меня в Киеве была очень тяжелая жизнь, и я страну ту не полюбила и язык… «Мамо», «ходимо», – она поморщилась, – не люблю.
Меня взорвало это пренебрежение.
– Но Шевченко ведь поэт ростом с Мицкевича! – сказала я.
Она не ответила.
Мы дошли. Разделись. Белоснежный коридор – и очередь. Анна Андреевна назначена на 5 часов 45 минут, но, как разъяснили в очереди, это «ничего не значит». Мы сели. Перед нами пять человек. Очередь движется медленно, по полчаса на человека.
Анна Андреевна начала меня расспрашивать о Николае Ивановиче: что рассказывает о его житье-бытье Цезарь, вернувшийся из Москвы34.
– Странно ко мне относится Николай Иванович, – сказала она вдруг.
– Чем же странно? Вы же знаете, что он к вам замечательно относится.
– Ко мне – да, но не к моим стихам. Ведь Николай Иванович человек фанатический, и мои стихи нравиться ему не могут.
– А вы не спрашивали?
– Ну нет, не мой черед об этом спрашивать!
Наконец Анна Андреевна вошла в кабинет. Я осталась ждать ее. Появилась она скорее других – минут через 15. Мы оделись и вышли на улицу. Тут только я заметила, что она сильно возбуждена.
– Он нашел меня совершенно здоровой. Так я и знала. Я говорила Владимиру Георгиевичу, что так и будет. Теперь на вопрос Литфонда он ответит, что я симулянтка. Уверяю вас, так и будет. Наверное, его разозлило, что я показала ему записки от двух профессоров с очень серьезными диагнозами. Он три раза спросил меня: вы служите? Верно, думал, что я хочу бюллетень получить. Он так понимает свою задачу: осаживать и разоблачать. Назначил мне солено-хвойные ванны, а электризации и ножных ванн, которые рекомендовали Давиденков и Баранов, не назначил: «совершенно лишнее»35.
Мы шли пешком: в гневе Анна Андреевна не пожелала ждать трамвая. Мне было ее до слез жаль: я близко вижу ее жизнь и понимаю, как она больна… И зачем судьбе понадобилось подвергать ее еще и этому унижению?
Мы шли молча. Я не могла изобрести, чем бы ее утешить.
Довела ее до самых дверей ее квартиры – так уж у нас заведено. На прощание она вдруг меня поцеловала.
18 октября 39. Собираюсь в Долосы [56] .
В последние дни сижу над стихами Анны Андреевны. Она просила меня прочесть то, что отобрала вместе с Лидией Яковлевной [57] .
56
Санаторий в горах, над Ялтой, где от туберкулеза горла лечился – и вскоре умер – Мирон Левин.
57
О
Я просидела несколько дней, обложенная разными изданиями книг Анны Андреевны. Вдумывалась в пунктуацию, хронологию, варианты.
Мы условились, что я приду к ней сегодня утром. «Пораньше», – настаивала Анна Андреевна.
Я пришла в двенадцать. Стучу, стучу в ее дверь – нет ответа.
– Анна Андреевна дома? – спросила я на кухне у какой-то растрепанной девочки. – Она не отзывается.
– А вы не так стучите, – ответила мне девочка. И лихо застучала в дверь к Анне Андреевне сначала кулаками, а потом, обернувшись спиною, и каблуками.
– Аня, к вам пришли!
– Войдите.
Анна Андреевна лежала на диване серая, с больным, будто отекшим лицом, с седыми растрепанными волосами. Я была в отчаянии. Оказывается, она не спала всю ночь и только недавно уснула! А растрепанная девочка, объяснила мне Анна Андреевна, это вовсе не девочка, а сама уже мама, Ира Лунина.
Я разложила на столе стихи, книги, свои записи и начала задавать приготовленные вопросы.
Анна Андреевна отвечала, слушала, соглашалась на мои советы, но как-то без интереса. Может быть, попросту сон еще не вполне покинул ее.
Я пожаловалась, что не понимаю одного стихотворения: «Я пришла тебя сменить, сестра».
– И я его не понимаю, – ответила Анна Андреевна. – Вы попали в точку. Это единственное мое стихотворение, которого я и сама никогда не могла понять [58] .
Я переворачивала страницы, задавала свои вопросы и мучительно чувствовала, что все это ей в тягость.
– Пожалуйста, запишите все ваши соображения на каком-нибудь отдельном листке, – попросила наконец Анна Андреевна, – а то я все равно все забуду.
58
«Я пришла тебя сменить, сестра» – ББП, с. 76; № 8.
Я умолкла, нашла листок, принялась переписывать свои заметки: даты, отделы, варианты, прежние и теперешние циклы.
– Видели ли вы когда-нибудь поэта, который так равнодушно относился бы к своим стихам? – спросила Анна Андреевна. – Да и все равно из этой затеи ничего не выйдет… Никто ничего не напечатает… Да и не до того мне.
Я простилась.
– Возвращайтесь скорее, – сказала она мне на прощание. – Я буду вас очень ждать.
15 ноября 39 Вчера, впервые после приезда, я была у Анны Андреевны.
Лежит. Опять лежит. По ее словам, не спала уже ночей пятнадцать.
Мечется головой по подушке. Рука горячая.
– У вас жар?
– Я не мерила.
Собирается в Москву. Ей уже достали билет.
Прочитала книгу, которую я принесла ей в прошлый раз, – «Смерть после полудня» Хемингуэя. Я рассказала ей, что Митя случайно раскрыл эту книгу на прилавке у букиниста, зачитался, пришел в восторг и купил, – никогда прежде не слыша даже имени автора.
– Да, большой писатель, – сказала Анна Андреевна. – Я только рыбную ловлю у него ненавижу. Эти крючки, эти рыбы, черви… Нет, спасибо!