Записки офицера «СМЕРШа»
Шрифт:
1940 год. Октябрь. Уже четвертое. Половина одиннадцатого ночи…
1957 год. Октябрь. Четвертое. Половина одиннадцатого ночи…
На стартовой площадке рядом с ракетой, готовой к гигантскому скачку в пространство, в историю, появился горнист. Резкие звуки горна вторглись в темень байконурской ночи. Двадцать два часа двадцать семь минут. Минутная готовность! Оторвалось от ракеты и пропало облачко парящего кислорода. Сейчас, вот-вот сейчас! Сердце рвалось в груди. Я смотрел не отрывая глаз, боясь моргнуть. Наконец, отблеск пламени и
В те минуты рождался первый в мире искусственный спутник Земли.
От гудка паровоза 4 октября 1940 года до рева стартовавшей ракеты с первым в мире искусственным спутником Земли 4 октября 1957 года пройдет еще долгих семнадцать лет…
Перрон уплывал все быстрее и быстрее, промелькнули заборы, контуры каких-то складов, сараев, а потом назад поплыли дома. Московские дома. Еще во многих окнах свет…
Вот в этот момент я до боли почувствовал, что вместе с этими освещенными московскими окнами уплывает куда-то и скрывается в ночной темени детство, беззаботная юность, порой имевшая, казалось, столько проблем и забот. Смахнул слезы, в горле как-то перехватило, когда где-то неподалеку через стук колес вагона донесся звонок ночного трамвая… Но вот и дома стали пропадать, только край неба чуть светлее ночи висел там, где скрылся родной город.
С нелегкими для мальчишеского сердца мыслями сидел я на краю нижних нар. Казалось, что и стука колес в те минуты не слышал. Но тут красивый, сильный голос ворвался в раздумья: «Москва моя, ты самая любимая!» Пел кто-то из ребят в противоположной стороне вагона. (То был Виктор Стрельников, на границе его взяли в ансамбль песни и пляски. Не знаю, остался ли он жив?) Через куплет к нему подключились еще несколько голосов, хотя и не столь сильных и чистых. И песня эта, раньше не казавшаяся столь значимой, приобрела словно другое содержание.
Постепенно расползлись по своим местам. Перестук колес и толчки вагона, отнюдь не похожего на мягкий спальный прямого сообщения, казалось, кончились. Все забрал сон.
Утром разбудил чей-то громкий и задорный возглас:
— Товарищ командир, а куда это нас везут? Поезд стоял, и откуда-то снизу, словно из-под вагона, спокойный голос произнес:
— А вот скоро узнаете!
В квадрате открытой двери, облокотясь на брус, стояло человек восемь. Остальные еще спали.
Действительно, куда же нас везли? Раз в морпогран-охрану, значит на море. А где у нас в стране море? На севере — Белое, на западе — Финский залив, Балтика. На юг? Хорошо бы. Там Черное море. Или на Дальний Восток, на Тихий океан? И везде там морская охрана. Есть еще и Каспий, там тоже граница.
Спрыгнув со своего второго этажа, подошел к двери. Выглянул. Поезд стоял где-то довольно далеко от станции. Внизу, у соседнего вагона, стоял пограничник в зеленой фуражке. На гимнастерке зеленые с малиновым кантом петлицы, на них четыре красных эмалевых треугольника. Старшина.
Пожалуй, я первый раз видел настоящего живого пограничника. В Москве и у нас в Подмосковье, скажем прямо, зеленые фуражки не часто мелькали, а в кинофильмах-то, черно-белых, зеленого цвета не увидишь. А здесь была настоящая зеленая фуражка! Эх, мне бы такую! Невольно в сознании как-то быстро-быстро прокрутились кадры героических подвигов на границе. Ха-сан, Халхин-Гол, и вот недавно финские события… Эх, мне бы…
— Постойте, хлопцы, пожалуй,
Через Курск идут поезда на юг, ясно, что едем не в Прибалтику и не на Тихий океан. А вот на Черное море совсем не плохо.
Киев. Винница, Проскуров… Утром четвертых суток пути, вот как быстро нас везли, поезд остановился у какой-то станции. Выглянули. Прочитали: «Волочиск». Мост через реку Збруч. Вспомнил я уроки географии, нашего любимого учителя Иосифа Ивановича Заславского. Сколько раз «ездили» мы по нашей западной границе, бывали и на Збруче. До 1939 года за Збручем была Польша, а теперь по мосту на ту сторону пошел наш поезд. И тут же, неподалеку станция Подволочиск. Удивительно — две станции рядом, на одном и на другом берегу. Да, всего год назад за рекой мирно жила Польша…
Дорога все больше и больше забирала на запад. Где же там море? Догадки и сомнения недолго нас мучили. На одной из остановок сопровождавший старшина-пограничник, уяснив, что от осаждавших его вопросов «Куда?» не избавиться, сказал:
— На границу, ребята, на западную. Служить будете на заставах.
Вот тебе и на! Вот тебе и морпогранохрана! И служить теперь три года!
На шестые сутки, ночью, поезд остановился близ какого-то вокзала, на запасных путях, не у платформы. Поначалу ни я, ни соседи по нарам в полусне не придали этой остановке особого значения. Но вот от соседнего вагона совершенно явственно не громко, но четко донеслось:
— Взять вещи, выходить из вагонов тихо, не разговаривать, не курить, не шуметь.
Прихватили свои немудреные пожитки, выпрыгнули на междупутье. Темнота — глаз коли. Тишина. Темные контуры зданий. Окна не светятся. Тишина. Кто-то из соседнего вагона спрыгнул неловко, загремел чем-то по щебенке.
— Тише! Прекратить шум! — И тихо, но очень четко донеслось: — Держаться друг друга, из виду не терять, за мною шагом марш. И не разговаривать! Ясно?
Перемышль. Бывшая Польша. Дальше пути не было, дальше новая граница Советского Союза.
В нее и уперся паровоз.
Как и где мы провели остаток ночи, не помню. Помню только одно: не в спальнях и не в кроватях. Достаточно неорганизованной толпой нас завели в большой асфальтированный двор, сделали перекличку, велели построиться, а потом выложить из своих чемоданов, из сумок и мешков все съестное — у кого что осталось после шести суток пути. Оставить можно туалетные принадлежности, конверты, бумагу и ручки с карандашами.
А наутро… это было памятное утро!
Всю нашу разношерстную компанию построили в колонну и повели в город. В баню. Все, что на нас было надето, велено было снять и сложить в мешки. Сказали, что все это будет храниться до конца нашей службы, а вот когда нас будут увольнять, то мы все это наденем и по домам! Эх, мечты, мечты!
Чистые, розовенькие и мокрые мы выскакивали из банной, получали в охапку комплект обмундирования и облачались во все армейское. Скажите откровенно, если вам предложат обернуть портянкой ногу, которую вы ни разу вообще не видели, и надеть сапоги? А вы до той поры были знакомы с носками и ботинками. Инструктаж по этому сложному процессу тут же на месте давал один из сопровождавших нас командиров.
Натянув на нижнюю половину тела все, что было положено, с трудом решив портяночную проблему, приступили к верхней, вплоть до серой фланелевой буденовки, с нашитой на ней зеленой звездой с красненькой эмалевой звездочкой в середине.