Записки Планшетной крысы

Кочергин Эдуард

В нашем самолёте тебе, слава богу, удалось поспать и чуток отойти. Обещание не курить после приземления в Россию ты по первости выполнял. Действительно не курил ни в Москве, ни по приезде в Питер. Не курил до репетиций спектакля «На дне», зачаленного тобою ещё до поездки в Америку.

Ладно, Гога, утомил я тебя разговорами, да и сам устал. В следующую свиданку договорим. Уже темнеет. Стой спокойно. Пока.

ПЯТНАДЦАТАЯ ПОВИДАНКА

Я поздравляю тебя, мой Гога! Ты представляешь, где тебя поставили? Ежели удариться в историю, то в этих местах как раз и был первоначально заложен царём Петром наш город. Знатное место. Ты стоишь рядом с сохранившимся с тех пор знаменитым Домиком Петра I. Короче,

на этих славных землях в первые годы Петербурга жил сам царь с соратниками, а вокруг них селились посланцы Англии, Нидерландов, Франции, Пруссии. Здесь же на Неве находилась стоянка нашего флота, здесь же размещались первые правительственные учреждения. Странно, что на открытии памятника никто из просвещённых начальников об этом не вспомнил. Вот как у нас бывает, дорогой Гога.

Давай продолжим наши разговоры о тебе. Я не ведаю, показывался ли ты кардиологам по приезде «из — за речки». Думаю, что показывался. Во всяком случае, по театру пошёл слух, что ты на ногах перенёс инфаркт. Но несмотря на это, ещё больной и пока не курящий ты продолжал репетиции спектакля «На дне». В спектакле занял почти всех своих звёзд: Алису Фрейндлих, Евгения Лебедева, Кирилла Лаврова, Олега Басилашвили, Эмму Попову, Владислава Стржельчика, Валентину Ковель, Юрия Демича, Светлану Крючкову. Доведя репетиции до третьего акта, ты вдруг остановился — перестал делать актёрам замечания, сидел безучастно за своим режиссёрским столиком, подперев рукой голову, и молчал. После репетиции ты признался своей Дине

Г. Л. Товстоногов на репетиции спектакля «Волки и овцы». 1980. Фотография Б. Н. Стукалова.

(Дине Морисовне Шварц, твоему неизменному завлиту), что совсем не можешь работать, что думаешь только об одном — «хочу курить, хочу курить». На другой день врач — психиатр после беседы с тобою понял: ты не выдержишь такого напряжения, и разрешил тебе курить, к твоей великой радости. Помногу курить ты привык за режиссёрским столом, и у тебя возник рефлекс, с которым ты не смог справиться. В то время я был занят декорациями и встретился с тобою уже на сценических репетициях. Увидев удивление и упрёк в моих глазах, ты заявил, что силой воли не обладаешь, а крепкий мужской характер в таких делах не помогает. Из двух ипостасей: либо курить и репетировать, либо не курить и не репетировать — ты выбрал первое.

«На дне» — последний спектакль, поставленный тобою в БДТ, и моя последняя, тридцатая работа, выполненная для тебя. Ты попросил построить не московскую ночлежку, а петербургскую, некое обиталище в домах — колодцах, окружающих Сенную площадь. Я для тебя построил буквально сдвинутую с центра коробку- колодец с типичной для Питера стеной — брандмауэром. Передние две стены дома поднимались, открывая ночлежку со всей соответствующей атрибутикой и высокой лестницей, уходящей наверх — к единственной двери, ведущей на улицу. Пространство дома — колодца, скомпонованное по вертикали — некий колодезный храм бедноты, в котором живут, копошатся персонажи — актёры. В этом храме брошенных людишек ощущается предчувствие трагедии. Спектакль выстроился очень профессионально, но тебе не хватило энергетики, чтобы бэдэтэшных гигантов зажечь истинностью жизни. Последнюю свою работу в БДТ ты поставил с больным сердцем и на больных ногах.

Ты помнишь прекрасно, что премьера спектакля «На дне» была ознаменована посещением тогдашней знатной четой: «минеральным» секретарём ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачёвым и его супругой Раисой Максимовной. Генсек со своей тётенькой сильно хвалили спектакль, а после его окончания позволили неразгримированным артистам в костюмах персонажей пьесы сфотографироваться с ними прямо на сцене на фоне моих декораций.

Фотокартинка получилась зело забавной, даже нелепой. В центре круто загримированного племени артистов — бомжей с ультрасерьёзными лицами стоит последняя ещё царствующая пара советской империи.

Весь этот маскарад напомнил мне старинные картинки из журнала «Нива» — «Посещение императорской четой ночлежного дома в Петербурге». Я не выдержал, глядя на такое зрелище, и улыбнулся, оказавшись единственным типом среди всех с улыбкой на лице. Дирекция меня без ущерба для фотодокумента вырезала, так как стоял я с краю. В этом случайном эпизоде было что — то символическое в эпоху начавшейся перестройки — перестрелки, правда, Гога?

ШЕСТНАДЦАТАЯ ПОВИДАНКА

Видишь, Гога, я опять пришёл к тебе. Закругляется лето, наступает осень. И снова мы с тобой скоро станем мёрзнуть, не от стужи, а от нашей питерской сырости. Мне в нашем сентябре исполнится семьдесят пять годков. За минувшие двадцать с лишним лет я превратился в абсолютно седого старого пацана, да и ты уже покрылся патиной. За время твоего стояния в этом знатном месте проходящий местный люд стал тебя узнавать и величать Товстоноговым. Ты памятник в Питере редкий, да, пожалуй, единственный, посвящённый нашим театральным потрясателям.

После твоего — нашего последнего спектакля в БДТ — горьковского «На дне» я на твоих глазах оформил ещё две пьесы — «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса и «Визит старой дамы» Фридриха Дюрренматта. Уильямса работал с приглашённым американцем Найглом Джексоном из принстонского Маккартер — театра, где мы с тобою сотворили «Дядю Ваню». Режиссура его «Зверинца» отличалась вялостью, и тебе пришлось деликатно ему помогать. Спектакль в результате пошёл успешно и более двадцати лет не сходил со сцены. Найгл Джексон, ставший уже сам драматургом и приехавший в Санкт — Петербург через двадцать один год после премьеры «Стеклянного зверинца», чрезвычайно удивился, что его спектакль идёт до сих пор и имеет в зале публику. Успех «Зверинца» делали его актёры — замечательные пары: Алиса Фрейндлих и Елена Попова (мать — дочь), Андрей Толубеев и Геннадий Богачёв.

Другой спектакль, «Визит старой дамы», рисовался мною для твоего талантливого ученика Владимира Воробьёва. К сожалению, режиссура Воробьёва не соответствовала твоему вкусу и пониманию театра. Его работа для тебя оказалась слишком иллюстративной, набором отдельных шоу — приёмов, не сцепленных единой идеей. Воробьёв долгое время руководил Театром музыкальной комедии и, наверное, там адаптировался. Художественный совет после генерального прогона проходил бурно — спорили о коллажности воробьёвской постановки, об эстетике театра, о разных направлениях в театральном искусстве. Ты активно участвовал в спорах и, как ни странно, защищал Воробьёва, хотя не принимал его театр сердцем. Одним из ярых твоих оппонентов был Евгений Алексеевич Лебедев.

По окончании художественного совета ты, расстроенный постановкой и спорами вокруг неё, проглотив горсть нитроглицерина, сел за руль своего «мерседеса». На всякий случай справа от тебя администрация театра посадила бэдэтэшного водителя Колю, и вы двинулись на Петроградскую сторону — домой. Подле Троицкого моста через Неву — у козловского памятника А. В. Суворову в виде бога войны Марса — ты остановил свой «мерседес» на красный свет светофора, рухнул на руль его, и тебя вдруг не стало.

Ты мечтал умереть, как мужик с характером, по- мужски. Ты осуществил свою мечту. Это была твоя финальная талантливая режиссура на потрясающем пространстве нашего города — панораме Большой Невы, Петропавловской крепости и Троицкого моста. Слева от тебя классический памятник великому военачальнику России, за тобой — знаменитое Марсово поле.

Через несколько лет ты сам превратился в памятник и встал на другой стороне Невы подле Домика Петра Великого, почти против Суворовской площади в небольшом теперешнем сквере, названном в твою честь. Справа от собственного дома, который питерский народ в советские времена именовал «Дворянским гнездом».

Быть гением и находиться рядом с гением нелегко. Ты сам мучился от самого себя и напрягал ближайших своих сподвижников, как хозяин, как пахан дела во имя процветания его. И в этом тяжесть твоя, твой эгоцентризм и миссия твоя!