Записки сумасшедего следователя
Шрифт:
Марат вернулся в комнату и учинил подружке допрос с пристрастием. Она оправдывалась, что гонореи у нее нет, просто было подозрение на болезнь и ей делали «провокацию»: серию из трех уколов, которые, если заболевание имеет место, провоцируют его обострение, чтобы можно было диагносцировать и лечить. Он все равно устроил ей скандал, кричал, что она ввела его в заблуждение относительно возраста, если бы он знал, что она несовершеннолетняя, он бы и пальцем к ней не притронулся, а уж про гонорею и говорить нечего. Он довел девушку до истерики, и она демонстративно схватила бритву и несколько раз полоснула
Утром они поехали завтракать в «Пулковскую», а перед поездкой в больницу она заупрямилась. Он пригрозил рассказать все ее маме, и она сбежала, но вопреки его ожиданиям, не домой, а в ближайшее отделение милиции, где заявила о том, что ее зверски изнасиловали. Марату такое и в голову не могло прийти, поэтому вечером он спокойно отправился в хорошо знакомый бар, снял там другую девушку, и, когда открывал дверь квартиры, его на глазах у всего дома с грохотом и пиханием под ребра табельных «пээмов» заковали в наручники и торжественно повели в руки правосудия.
В общем и целом, его версия событий вызывала доверие. Опер из отделения, принимавший заявление об изнасиловании от Юли, мне потом рассказывал, что после того, как формальности были закончены, он по просьбе заявительницы угостил ее сигареткой, и пока они курили, сочувственно спросил девушку, деликатно выбирая выражения: «Скажи, а он у тебя первый?» В ответ небесное создание выдохнуло ему в лицо сигаретный дым и пропело: «Да ты что, дядя, у кого ж теперь в шестнадцать лет первый?» (Кстати, такое повторялось сплошь и рядом. За пару дней до этого я была вызвана на происшествие – изнасилование. Увидела в отделении худенькую и бледную четырнадцатилетнюю потерпевшую, похожую на воробышка. Она рассказала, как трое здоровых парней затащили ее в квартиру одного из них и несколько дней насиловали, а завершила рассказ словами: «Я в принципе-то не возражала, просто мне после аборта нельзя, я им говорила об этом, а они все равно...»)
Марат трясся от холода и от страха и все время спрашивал меня, что же ему теперь делать? В тот день, когда я пришла его допрашивать, ему надо было оформлять документы на командировку в Чехословакию; естественно, его начальство было не в восторге от того, что вместо оформления документов он просиживает штаны в кутузке. Кроме того, он с ужасом представлял себе, что скажут обо всей этой ситуации его родители, и к концу допроса у него появилась спасительная мысль: а что, если он женится на этой Юле?
Я вышла из камеры в коридор, где сидела Юля, и не успела еще и рта открыть, чтобы пригласить ее на очную ставку, как Юля задала мне неожиданный вопрос: работают ли по субботам исполкомы? Я недоуменно спросила, зачем ей это? «Получить разрешение на брак – я ведь несовершеннолетняя». – «С грязным насильником?!» – не удержавшись, уточнила я. «Ну, все было немножко не так, как я рассказала...» – замялась Юля. Тут уж у меня отпали последние сомнения в искренности Марата. Я вернулась в камеру и написала постановление об освобождении Марата из ИВС.
Однако надо было проверить показания Марата
Мы обсудили предстоящую операцию с уголовным розыском отделения, я сказала Марату, куда ему надо будет прийти на следующий день и что делать. Марат горячо согласился. Он был в таком состоянии, что, думаю, согласился бы с риском для жизни внедриться в сицилийскую мафию, лишь бы оказаться подальше от Юли, камеры и уголовного дела.
Юлю я тоже предупредила, что ей надо на следующий день прийти не в исполком за разрешением на брак, а в отделение милиции для проведения следственных действий (на случай, если все пройдет успешно, бармен расколется и надо будет проводить между ним и ней очную ставку), и отправила домой.
Пока я утрясала все формальности, оказалось, что уже первый час ночи. Юля ушла уже давно, Марат был отпущен час назад. Меня любезно согласился подвезти до дому на своей машине знакомый помдеж. Когда мы с ним вышли из РУВД, из-за угла, опасливо оглядываясь, ко мне подкрался... Марат. Я удивилась: «Господи, что вы здесь делаете?» – «Елена Валентиновна, – умоляюще залепетал он, – пожалуйста, увезите меня отсюда с собой!» – «Куда?!» – «Хоть куда-нибудь, хоть за угол, но только, можно, я уеду с вами?» При этом у него не попадал зуб на зуб. «Да в чем дело?!»
Наконец Марат рассказал, что когда он вышел из милиции, к нему подскочила терпеливо ожидавшая его Юля. Она бросилась ему на шею и как ни в чем не бывало предложила: «Поехали к тебе!» У него же еще слишком были свежи воспоминания о камере с бомжами, в которой он оказался по ее милости, но он нашел в себе силы не стукнуть ее, а, с трудом освободясь от ее объятий, вежливо намекнул, что уже поздно и что ее ждет мама, а сам попытался тихо улизнуть. Юля, однако, настаивала и шла за ним как приклеенная.
Обернувшись, я действительно увидела маячившую в отдалении Юлю. Я подошла к ней и спросила, почему она еще не дома? Юля откровенно сказала мне, что она хочет к Марату. У меня все это не укладывалось в голове. Увидев, что Марат воспользовался тем, что Юля отвлеклась на меня, и сбежал, я не стала воспитывать «потерпевшую» и тоже уехала.
На следующий день Юля в отделение не явилась. Мы выдвинулись в «Кубик Рубика» согласно плану: первым должен был войти Марат, через полчаса должны были появиться мы, пронаблюдать, как бармен сведет Марата с девочкой, привезти бармена в отделение и получить от него показания. И тут в первый и последний раз я нарушила золотое правило – следователю ни в коем случае не лезть в оперативные мероприятия. Мудрые и опытные опера советовали мне сидеть в отделении и ждать, когда они привезут мне бармена, но я непременно хотела быть в гуще событий. Опера не стали со мной спорить и просто махнули рукой.