Записки «трижды воскресшего»

Герой Советского Союза

Клевцов Иван Васильевич

Записки «трижды воскресшего»

– - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Детские

Я родился 19 января 1923 года в Удмуртии.

Наша деревня Ласточкино была не велика: три десятка изб вытянулось вдоль дороги. За огородами в овраге протекал ручей; летом ребятишки целыми днями плескались в небольшой заводи. Чуть поодаль раскинулся лес - мы бегали туда по грибы и по ягоды.

Отец мой, Василий Константинович, был хотя и не шибко грамотным, но уважаемым в деревне человеком; всякое дело у него спорилось: он и кузнец искусный, и плотник, а когда надо, и обувку мог починить, и лапти сплести. Отец не отказывался ни от какой работы, да и как откажешься, когда на руках восемь детей, как говорится, мал мала меньше.

Я был третьим ребенком в семье, а из сыновей - старшим. С малых лет нас приучали к труду. Помню, как отец впервые сказал:

–  Ваня, пойдем со мной, поможешь в кузнице.

Велика ли помощь от четырехлетнего мальчишки? Подать то одно, то другое - поковку или зубило; просто отец хотел, чтобы я исподволь привыкал к делу.

Кузница стояла над оврагом, в конце нашего огорода, я и без зова частенько туда забегал, подолгу смотрел, как куски железа превращаются в лемех, подкову или колодезную цепь. Гудящий в горне огонь, отполированная до блеска наковальня, слаженный перестук молотов - все привлекало, манило к себе неудержимо. Молотобойцем [6] у отца был наш дальний родственник, дюжий парень, всегда чумазый и веселый.

–  Учись, Ваня, пока я жив, - сверкая в улыбке белыми зубами, выкрикивал он, взмахивая тяжелым молотом.
– Вот так! Вот так!… Учись, вырастешь - кузнецом будешь…

…Как- то раз, покрутившись некоторое время в кузнице, я вышел в огород.

Был ясный осенний день с небольшим морозцем. Я взглянул на дно оврага - мне показалось, что заводь покрылась льдом. Спустился вниз - так и есть: замерзла заводь! Обрадовался, разбежался и прокатился по льду. Потом еще раз и еще - все дальше и дальше от берега. Вдруг лед подо мною треснул, и я провалился в воду. Испугался, но не закричал, а стал хвататься руками за острую кромку льда. Лед обламывался под пальцами, но я цеплялся и цеплялся за него, пока не почувствовал под ногами дно. Выбравшись на берег, побежал в кузницу… Отец, без лишних слов сгреб меня в охапку и бегом пустился домой. Там меня переодели во все сухое и посадили на русскую печь.

–  Отогревайся, как бы не захворал… Да в другой раз не озорничай, - строго прикрикнул отец.

Мать напоила меня чаем с малиной, погладила по голове:

–  Ладно, что так обошлось…

До сих пор помню ласковые руки матери. Мы, дети, никогда не видели эти руки праздными. Бывало, проснешься утром - ее уже нет: чуть свет ушла в поле, вернется вечером и никогда не пожалуется, что трудно ей, что устала; после ужина, отослав нас спать, она принималась за домашние хлопоты. Старшие мои сестры - Аня и Валя, как могли, помогали ей по хозяйству.

У матери для каждого из нас находилось доброе слово; отец на ласку был скуп, но детей, конечно, тоже любил

Зимой Ласточкино по самые крыши заваливало снегом. Глухая, тихая пора… Долгие зимние вечера…

Как сейчас вижу нашу избу, едва освещенную тусклой керосиновой лампой, подвешенной к потолку над большим добела выскобленным столом, стоявшим в переднем углу; несколько потемневших от времени икон; под окнами - широкие лавки; по правую руку от двери - большая русская печь, по левую - деревянная кровать родителей; мы, дети, спали на полатях. За дощаной переборкой - кухня, там стоит кадка с водой; в углу - глиняный умывальник, полка с посудой; кочерга и несколько ухватов прислонены возле печного чела.

Все в доме заняты делом: отец подшивает валенок, мать ставит квашонку - рано утром изба наполнится вкусным запахом свежеиспеченного хлеба, Аня учит уроки, Валя укачивает младшую сестренку Веру, мне мать дала большой нож, велела нащипать лучины.

Вдруг с улицы доносится смех, звуки гармони, слышатся песни - это молодежь собирается на вечеринку. Когда подходил какой-нибудь праздник - веселились стар и млад. Особенно мне запомнилось, как в деревне праздновали масленицу.

В это время никому не сидится дома: на улице идет большое гулянье. У околицы парни залили каток, соорудили снежную гору. С этой горы катаются на маленьких и больших санях. Но еще интереснее съехать с горы на «катке» - двух обледенелых жердях, положенных в метре друг от друга по склону; один человек становится на одну жердь, другой - на другую, и оба, сцепившись руками, мчатся вниз. Редко кому удается съехать благополучно, большинство летит кубарем. Визг, смех… Ребятишек к этому развлечению не подпускают, мы катаемся на санках и обмерзлых лукошках-ледянках.

В конце недели - проводы масленицы. На горе разложили большой костер. Девушки и парни водят вокруг него хоровод. Тут же вертимся и мы, малышня… [8]

Отшумел праздник, и деревня вновь как бы засыпает…

…Мне было пять лет, когда произошло событие, оставившее глубокий след в моей душе.

Я играл во дворе, как вдруг услышал какое-то монотонное гудение, и тут же с улицы послышались восторженные крики:

–  Гляди! Гляди! Летит! Араплан летит! А вон еще! Еще один!

Я стремглав кинулся за ворота. Отец, дядя Митя и несколько соседей, подталкивая друг друга локтями, показывали куда-то вверх.

Задрав голову, я увидел, что в небе над лесом летят три большие, никогда мною прежде не виданные птицы, а от них идет этот странный гул. Он становился все глуше, пока не затих вовсе, а таинственные птицы делались все меньше-меньше, потом превратились в точки и исчезли из глаз.

–  Видал, Ванька?
– дядя Митя потрепал меня по макушке.
– Небось впервой? Я-то на них из окопов нагляделся… Аэропланы…

–  А что это?
– спросил я.

–  Аэроплан - машина такая, с крыльями. А внутри человек сидит - летчик.

–  Как же она летает?

–  Кто ж ее знает… - дядя Митя развел руками.
– Летает - и все! Вот бы тебе, Ванька, так полетать, а?-шутливо добавил он.

Взрослые потолковали еще про аэропланы и разошлись, а я все стоял и смотрел в небо - не появятся ли опять чудесные машины.

Тут прибежал мой приятель Мишка.

–  Видал?
– крикнул он еще издали.

–  А то как же!
– ответил я и объяснил, гордый своими познаниями: - - Арапланы это, в них люди…

–  Какие там люди? Выдумаешь тоже!… - оборвал меня Мишка.
– Мать говорит: это нечистая сила летает. [9]