Записки уцелевшего (Часть 1)
Шрифт:
Ну, довольно затрагивать эту кровоточащую тему, без которой в будущем не обойдется ни один добросовестный русский писатель, кто решится описывать жизнь нашей страны в двадцатом веке...
4.
Дня через два после бала мать повела меня в школу № 11 имени Льва Толстого Хамовнического района - сокращенно Хамрайон, которая до революции называлась Алферовской женской гимназией. Помещалась она в 7-м Ростовском переулке близ Плющихи.
Я поступал в ту самую гимназию, в которой до меня учились мои старшие сестры. Они оставили после себя самую хорошую память и по учению и
– Пророк Наум, наставь на ум.
Вообще-то я был хорошо подготовлен по русскому языку, по истории, по географии, по языкам французскому и немецкому. Даже если бы мои сестры учились в других учебных заведениях, все равно я выдержал бы экзамены успешно. А тут учительницы сразу начинали радостно вспоминать - кто Лину, кто Соню, расхваливать их, спрашивать, что они сейчас делают, потом спохватывались, задавали мне два-три вопроса и отпускали. Осечка произошла с природоведением, вернее, с анатомией человека, которую я вообще не проходил. Я ответил, что у человека двадцать ребер и соединяются они как сзади, так и спереди с помощью двух позвоночников. А на вопрос учительницы, каких двух видов бывает человеческая кровь, я ответил, что черная и праведная. Когда же удивленная учительница потребовала объяснений, я патетически продекламировал:
И вам не смыть своею черной кровью
Поэта праведную кровь.
По природоведению я был принят условно, с тем чтобы через месяц вторично сдать экзамен, что я и выполнил.
Предстоял последний экзамен по арифметике. Ужас охватил меня. Учитель-то был, оказывается, новый, только в том году поступивший и, значит, не знавший моих сестер.
И он прошел мимо меня - высокий, несгибающийся, в свирепых очках, с маленькой козлиной бородкой на узком лице. Я его сравнил с палачом. В класс по очереди входили его жертвы - мальчики и девочки. Едва ступая, я вошел через роковую дверь и положил на столик свой экзаменационный листок.
– Садитесь,- не глядя на меня, произнес грозный математик.
Я сел на кончик стула. Он прочел листок и сразу взглянул на меня. Я готов был провалиться в преисподнюю. Но он задал мне такой вопрос, какой я никак не ожидал. И я тут же понял, что спасен.
– Скажите, пожалуйста, что - Владимир Голицын, который учился в гимназии на Староконюшенном, вам не родственник?
– Он мой старший брат!
– воскликнул я, ликуя.
– Хороший был юноша, хотя с математикой порой не ладил и по поведению не всегда... А скажите, пожалуйста, где он сейчас и что он делает?
И тут я увидел, что очки экзаменатора вовсе не свирепые, наоборот поблескивают доброжелательными зайчиками.
Я сел на своего резвого конька и без запинки помчался рассказывать какой мой брат талантливый художник, как он путешествовал по северным морям, как строил корабль "Персей", упомянул о малице и о шекльтонах.
Учитель - его звали Андрей Константинович Исаков - изредка вставлял:
– Как интересно! Как интересно!
Только было я собрался рассказывать о предстоящей женитьбе Владимира, как в класс вошла учительница.
– Андрей Константинович, вы совсем замучили мальчика,- сказала она.Там целая очередь, мамы волнуются.
– Да, да,- спохватился он,- задам последний вопрос.- И, обернувшись ко мне, он спросил: - Дайте, пожалуйста, четкое определение, что такое составные именованные числа?
Я как раз только что это повторил и потому отрапортовал без запинки.
– Очень хорошо!
– сказал учитель и поставил закорючку в экзаменационном листке.
Я выбежал и, не стесняясь многих тетей, мальчиков и девочек, подскочил к матери и крикнул нарочно громко:
– Выдержал!
Так я стал ежедневно ходить пешком со Спиридоновки на Плющиху. Конец был порядочный. По Садовому кольцу, где двигался трамвай "Б", большую часть пути я мог бы проезжать, но мать мне сказала, что денег у нас очень мало, а пешком ходить полезно, к тому же мы вот-вот должны переехать на новую квартиру, от которой до гимназии будет совсем близко.
Я не оговорился, написав слово "гимназия" вместо слова "школа". Все так называли то учебное заведение, в котором я начал учиться. Когда меня спрашивали, где я учусь, я неизменно гордо отвечал: в женской гимназии!
Еще до революции Алферовская гимназия славилась в Москве как одна из лучших; там обучались дочери состоятельных родителей, учились не только мои сестры, но и наши троюродные - три девочки Гагарины, а также дочери Шаляпина, дочери Нестерова, Марина Цветаева.
Славилась гимназия своими учителями. Ученики их не только любили и уважали, а боготворили. Много лет прошло с тех пор, как я кончил гимназию, а всегда с благодарностью вспоминаю своих учителей и учительниц. Все свое время, все силы, всю энергию они отдавали детям, стремились воспитать просто хороших людей.
Ольга Николаевна Маслова, учительница русского языка - очень некрасивая, с чеховским пенсне на сморщенном лице, с непомерно развитой нижней челюстью. Она ежедневно ходила пешком с Антипьевского переулка, шагала по-мужски крупным шагом, ее высокую прическу прикрывала старомодная шляпка с перьями. Когда она шла, к ней присоединялись дети, еще и еще, она им что-то рассказывала по пути, наконец толпой входили в гимназию. Она снимала старенькое пальто и оказывалась в "старомодном ветхом шушуне" с раструбами на рукавах. В моем классе она не преподавала, но если кто-либо из учителей заболевал, она его заменяла и целый урок о чем-то рассказывала. И сейчас я помню ее лекцию о Метерлинке. Благодаря ей я хорошо знаю и люблю его творчество.
Три сестры Золотаревы - Маргарита, Лидия и Людмила Ивановны. Первая была начальницей, когда я поступил в гимназию, и режиссером тех спектаклей, в которых я участвовал, вторая преподавала у нас рисование и постоянно меня расхваливала, третья учила в младших классах, и я ее почти не знал.
Антонина Николаевна Пашкова тоже занималась с маленькими. Она была тем, что сейчас называют замдиректора по воспитательной части, жила в самой гимназии во втором этаже и постоянно со мной разговаривала о моих сестрах, чему я очень гордился.