Записки усталого романтика
Шрифт:
У паломников есть свои приметы. Например, если с горы Моисея после встречи восхода солнца спустишься, ни разу не оступившись, значит, Господь простил тебе все грехи. В противном случае – расслабляться рано. Скажу честно, на обратном пути я два раза чуть не сломал ногу. Но я особенно не расстраивался. Во-первых, даже если мне отпущена половина грехов, это немало. Во-вторых, мне очень нравятся слова Гоголя о том, что нашего русского человека надо благодарить хотя бы за его намерения, потому что у него все равно ничего не получится. А намерения у меня были светлые.
Послесловие
Со времени моего путешествия
Я помню, после такого нравоучения я вышел на пустынный осенний юрмальский пляж. Выдохнул накопившуюся суету и не нужные мне обязанности. Их понесло от меня ветром куда-то в море. Дождался первого солнечного лучика. Показалось солнце. Я и раньше, в юности, видел много рассветов. И на Курильских островах, и на Северном морском пути, и на склоне Авачинской сопки на Камчатке, и на лесопилке в дебрях Сихотэ-Алиня во время похмелья. Но теперь, после восхождения на гору Моисея, выползающее из-за сосен солнце было как никогда родным. Оно казалось мне намного ближе, чем раньше. Но – что было особенно приятно – оно тоже узнало меня! И проскользнувшим по нему облачком так по-юношески прикольно подмигнуло мне, как бы напоминая о главном. Чудеса на свете случаются, но над этим надо много работать.
Африка! В молодые годы она мне казалась другой планетой. Как я мог не описать свое путешествие по этой планете? Тем более что дочь моя уже приближалась к тому возрасту, когда и ей пора было приобщаться к настоящему: полям, горам, лесам, рекам и вулканам! Не на БАМ же ее было везти. О БАМе в наше время мало кто из молодых людей знает. Не цепляет! Недавно попросил одну из наборщиц перепечатать (выражаюсь как раньше) очерки, которые в начале этой книги, так она вместо названия «Агиттеатр на БАМе» напечатала «Антитеатр на Багамах»!
Впрочем, отвлекся, возвращаемся к путешествию по планете под названием «Африка».
Мечты и планы
Три марки
В детстве, лет до десяти, я копил марки. Марок для моего возраста и того времени у меня было довольно много. Около трехсот. Особенно я любил марки иностранные. В нашей закрытой стране иностранные марки были редкостью. Их отклеивали от конвертов, которые изредка присылали кому-нибудь из-за границы. Конверты опускали в теплую воду или держали над паром, чтобы на марке, не дай Бог, не повредился ни один зубчик.
Однажды я заболел и долго не мог выздороветь. Не помогали даже советские горчичники, которые продирали так, что любой западный гражданин, если
Врачи целым консилиумом уже начинали беспокоиться о моем затянувшемся нездоровье. И тогда, я помню, папа принес мне три марки. Они были маленькие, отпаренные от почтовых открыток. Это были обычные почтовые марки. Но ни у одного из моих друзей в то время таких марок не было. На каждой из них была изображена высокая гора со снежной вершиной, а на ее фоне на одной марке – носорог, на другой – слон, на третьей – зебра. Под картинками на марках латинскими буквами было написано три загадочных слова: Уганда, Кения, Танганьика. Папа показал мне на карте, где находятся эти страны.
В то далекое время родители, которые хотели, чтобы их ребенок чего-то достиг в жизни, а главное, не комплексовал в компании сверстников-интеллектуалов, играя в города, вешали над его кроватью географическую карту, чтобы он развивался даже во сне и во время болезней.
Кровать у меня была железная. В наше время такую можно увидеть разве что где-нибудь в общежитии в российской глубинке, которой не коснулось время реформ, или на свалке. Да и то на свалке не современной, а заброшенной. На свалке прошлого. Теперь такая кровать уже антиквариат середины прошлого века. Я не удивлюсь, если на эти кровати скоро начнется спрос, как на советских художников-соцреалистов тех же лет, что и эти кровати.
В годы увлечения сбором металлолома, когда пионеры с не меньшим азартом, чем теперешние дети дергают за ручки игральных автоматов, тащили в школьный двор даже домашние сковородки, чайники и утюги, добыть такую кровать считалось подвигом во имя класса, дружины. Отечества! В погоне за победой над параллельными классами большинство этих кроватей даже из пионерских лагерей малолетние герои пятилеток перетащили в школьные дворы, где они все были вместе со сковородками и утюгами учтены, взвешены, отправлены на металлургические заводы и переплавлены, как нам доложил директор школы, в электрички, комбайны, сенокосилки... И даже – это он подчеркнул особо – в мирные космические ракеты! Может, и моя кровать, которая, когда я ее перерос, была выброшена на свалку, какое-то время тоже потом крутилась в Космосе, а во время демократических преобразований была утоплена в океане за ненадобностью.
Когда папа подарил мне три африканские марки, моя железная кровать была еще в расцвете сил. Она стояла возле стены, но не как теперь модно – спинкой, а заботливо притершись длинной стороной, чтобы мне можно было подкатиться к стенке. Охладиться об нее, когда поднимется температура. А если не спится – поковырять пальцем в обоях, мечтая о Космосе, бесконечности и таблетках бессмертия, которые должны обязательно изобрести к тому времени, когда я состарюсь. Ведь советская наука так быстро развивается – собаки, и те уже в Космос летают!
На стене над кроватью мама повесила административную карту мира. Да, так смешно эта карта называлась. Теперь бы я такое название, безусловно, высмеял. Как будто мир разделен не на народы и страны, а на администрации. Что, кстати, сегодня вполне соответствует реальности. Но тогда я еще не знал, что стану не космонавтом, не путешественником, а сатириком. Поэтому карта меня завораживала. Длиной она была во всю кровать. А высоты такой, что я, стоя на кровати, рукой только-только доставал до Северного полюса.