Записные книжки
Шрифт:
Проституцию неизбежно придется узаконить и негласно признать. Целомудрие женщины до брака уже не будет считаться столь уж важным.
Относительно проституции я ошибся, но относительно целомудрия оказался прав.
Отчего же не следует развивать свои ощущения? Ведь удовольствие получают через эти ощущения, пусть и не всегда к ним осознанно стремясь. Необходимо лишь учитывать возможные последствия. И если Спенсер утверждает, что потакать своей жажде ощущений грешно, то в этом сказывается его воспитание уэслианскими методистами, под влиянием которого он находился всю жизнь. Впрочем, Спенсер открыто одобряет стремление к эстетическим наслаждениям, получаемым, к примеру, в путешествиях.
Людьми можно управлять только с помощью безапелляционных утверждений. Вот
Только слабовольные с готовностью усваивают общие нравственные нормы; люди волевые вырабатывают свои собственные принципы.
Капри.Брожу в одиночестве, без конца задаваясь все теми же вопросами: в чем смысл жизни? Есть ли у нее назначение и цель? Существует ли на самом деле нравственность? Как следует вести себя в жизни? Чем руководствоваться? Есть ли преимущества у одного пути перед другим? И еще сотней подобных вопросов. Однажды я карабкался по скалам и валунам к вершине горы позади виллы. Надо мною синело небо, вокруг простиралось море. Вдали, подернутый дымкой, темнел Везувий. Отчетливо помню бурую землю, растрепанные оливы, там и сям возвышавшиеся сосны. И вдруг я в смятении остановился, голова шла кругом от переполнявших ее мыслей. Но я не мог в них разобраться: мысли путались, сплетаясь в тугой узел. В отчаянии я воскликнул: «Ничего не понимаю! Ничего! Ничего!»
Неаполитанский залив, разыгрался шторм. Неаполитанцы изрыгали в море горы непереваренных макарон, изрыгали внезапно и дружно, будто прорвало магистральную трубу; их разинутые рты придавали им глуповатый ошалевший вид вытащенной из воды рыбы; но их-то, в отличие от рыбы, не стукнешь ведь по голове, чтобы положить конец мучениям. Да и стукнуть нечем.
Полагаю, что нашим представлением о святости домашнего очага мы обязаны евреям. Именно в семье находили они покой и отдохновение от сумятицы и гонений окружавшего их мира. То было их единственное прибежище, и они любили его, любили по слабости своей. У древних греков, похоже, семейной жизни не было вовсе. Никто никогда не упрекал их в привязанности к домашнему очагу. Исполненные сил, нетерпения и радости жизни, как, пожалуй, ни один другой народ за всю историю, они считали мир полем боя; шум битвы, победные клики и даже стоны побежденных казались им музыкой. Они отдавались перипетиям жизни с тем же самозабвением, с каким бесстрашный пловец бросается в бурные волны.
Одно из наиболее распространенных заблуждений человеческого ума состоит в уверенности, что правило непременно распространяется на все случаи без исключения. Но возьмем пример из анатомии. В восьми случаях из двадцати артерия ответвляется в средней части корня легкого, в шести — в верхней и в шести — в нижней. Правило же, несмотря на количественный перевес исключений, гласит, что артерия ответвляется от грудного отдела аорты в средней части корня легкого.
Те остатки ума, что не растрачены на самосохранение и воспроизводство рода, большинство людей используют препос-тыдным образом.
Я вполне допускаю, что, достигнув достаточно высокого уровня цивилизации, человечество по собственной воле вернется к варварству; или же откатится назад просто от неспособности поддерживать достигнутый высокий уровень.
В жизни все лишено смысла, боль и страдания бесполезны и бесплодны. Никакой цели у жизни нет. Ничто, кроме продолжения вида, не имеет в природе значения. Но не покоится ли последний опрометчивый вывод на чересчур краткосрочных наблюдениях, сделанных невооруженным глазом, который видит лишь то, что рядом?
Пусть смерть укроет мою жизнь вечным мраком.
1897
Одухотворенность человека особенно бросается в глаза, когда он с аппетитом обедает.
Т. стоял на вокзале; к нему
Лодочник, промышлявший на Темзе перевозом, влюбился в одну девицу, но за отсутствием денег не мог ее никуда сводить повеселиться. Как-то он заметил в воде человека, едва подававшего признаки жизни; однако за спасение живых денег не полагалось; подцепив крюком одежду утопающего, он втащил того в лодку. Когда тело выгрузили на берег, кто-то из зевак заметил, что бедняга еще не совсем захлебнулся. Лодочник набросился на того зеваку, понося его последними словами. Перевернув утопленника лицом вниз, он умело не дал тому очухаться. В результате он получил положенные пять шиллингов и смог повести свою ненаглядную в кабачок.
Три женщины предстали перед полицейским судом. Все они были шлюхами. Две крепкие и здоровые, а третья умирала от чахотки. У двух здоровых водились деньги, и они отделались штрафом, но у третьей не было ни гроша. Приговор третьей: две недели заключения. Спустя недолгое время обе ее товарки явились снова: несмотря на стужу, они заложили свои жакетки и уплатили за подругу штраф. «Мы ее до самой смерти не оставим», — заявили они и втроем вернулись в бордель. Целый месяц они ухаживали за умиравшей девушкой; наконец, она скончалась. Оплатив похороны и купив по венку, те две надели новые черные платья, наняли извозчика и отправились за похоронными дрогами проводить подругу в последний путь.
Женщина сидела, глядя на пьяного в стельку, распластавшегося на постели мужа; в тот день была двадцатая годовщина их брака. Выходя за него замуж, она думала, что будет счастлива. Но жизнь с бездельником, пьяницей и грубияном оказалась исполненной тягот и мук. Женщина прошла в соседнюю комнату и приняла яд. Ее отвезли в больницу Св. Фомы и вернули к жизни, а потом в полицейском суде обвинили в попытке самоубийства. Она не проронила ни слова в свое оправдание, но тогда встала ее дочь и рассказала о мучениях, которых натерпелась мать. Суд вынес решение о раздельном жительстве супругов, присудив женщине еще и содержание в пятнадцать шиллингов в неделю. Подписав документ о раздельном жительстве, муж выложил пятнадцать шиллингов со словами:
«Вот тебе денежки на первую неделю». Схватив монеты, жена швырнула их ему в лицо. «Забирай свои деньги, — не своим голосом закричала она, — верни мне мои двадцать лет!»
На днях я пошел в операционную, чтобы посмотреть, как пройдет кесарево сечение. К нему прибегают не часто, и операционная была полна народу. Прежде чем приступить к делу, доктор С. произнес небольшую речь. Я слушал не очень внимательно, но, помнится, он отметил, что операции эти редко проходят успешно. Еще он сказал, что больная никак не может разродиться естественным путем, ей уже дважды приходилось искусственно прерывать беременность; но забеременев снова, она твердо решила рожать, хотя доктор С. объяснял ей, какой опасности она подвергается: шансов выкарабкаться у нее было не больше, чем умереть. Она, тем не менее, заявила, что готова пойти на риск. Ее муж тоже очень хотел ребенка, и это обстоятельство, видимо, также имело для нее большое значение. Операция вроде бы прошла прекрасно, доктор С, сияя, благополучно извлек ребенка. Сегодня утром я зашел в отделение и спросил у одной из сестер, как себя чувствует роженица. Сестра ответила, что она ночью умерла. Сам не знаю почему, но эта новость меня глубоко поразила; я сильно нахмурил брови, опасаясь расплакаться. Это было бы нелепо, ведь я даже не был с нею знаком, один раз видел на операционном столе. Думаю, на меня сильно подействовало страстное желание той женщины, обыкновенной больничной пациентки, родить ребенка; желание столь сильное, что она с готовностью пошла на страшный риск; ее смерть показалась мне жестокой, ужасно несправедливой. Сестра сказала, что ребенок чувствует себя хорошо. Бедная женщина.