Заповедь речки Дыбы
Шрифт:
— Могли бы зайти мимоходом, хоть продукты оставить, — ворчливо подал голос Ташлыков.
— Продуктов не дали, потому что вам есть сейчас надо начинать понемногу, и то под наблюдением врача, — ответил командир сосредоточенно и добавил: — А у нас только бортовой «НЗ».
— Ну, тогда, чтобы не разгружаться, давайте залетим и оставим ваш «НЗ» и наш, — попросил Солдатов.
— Ну и глупо, — ответил тут же командир. — В вертолете запасная бочка с бензином. С вами и с вашим грузом, считали, еле поднимемся, да опять посадка, да опять взлет — время потеряем и горючку, А через хребет идти — не шутки. Может, обход по перевалу искать придется. — Сказал командир и осекся.
— Вот именно, через перевал, в обход, — медленно проговорил Солдатов и посмотрел на него укоризненно.
И тогда один из рабочих, угрюмо глядя в землю, сказал:
— Сезон кончился — я себе теперь сам хозяин. В вертолет не полезу, пока вы к ним не слетаете и «НЗ» не сбросите. Чего садиться-то, коробки можно и так бросить, — уже тише и примирительнее договорил он.
Командир махнул рукой, и они со вторым пилотом пошли к машине. Вдруг второй остановился, зачерпнул снега и лизнул. Он сморщился, выплюнул и молча показал командиру глазами, мол, да, действительно. Вот когда они поверили Солдатову.
Они трое и бортмеханик остались на земле и молча внимательно следили за фантастическим насекомым, которое стремительно убывало в размерах.
И вот еще одна осень. Первая после Севера осень в родном городе, далеко от тайги и тундры, которым он отдал часть самого себя: лучшие свои годы.
Еще с вечера у Солдатова ныло сердце, видимо, погода менялась. Он долго не мог уснуть. Вспомнил всех, кто, работая с ним бок о бок, расплатился с Севером щедрее, чем он — кто отдал гольцам, тундрам и таежным распадкам не часть, а всего себя. Вспомнил всех, о ком слышал в северных экспедициях, и тех, кого похоронил сам.
Он вспомнил Якутское кладбище со стройными сосенками на желтом песке, могилу самого близкого из друзей — строгую и чистую всегда. Вспомнил, как приходил туда каждую осень и как был там в последнюю.
Вдруг, только сейчас, до Солдатова дошло, какая мысль, не дооформившись в ясные слова, мелькнула этой осенью у могилы его друга Сереги.
Когда шел через кладбище к нему, то обратил внимание на множество свежевырытых могил, а в одной яме и сейчас работали двое бородатых здоровяков. В самое сердце Солдатова кольнула боль — он подумал о какой-то страшной катастрофе, о гибели многих людей. И остановился, уставившись на здоровяков, и не знал, как спросить — что случилось?
Один из них, рыжеватый, легко, без видимого усилия, в один мах вышагнул из недорытой могилы и в два широких шага приблизился к Солдатову, протягивая в ладонях зажженную спичку. Солдатов только тут увидел, что держит в пальцах незакуренную папиросу.
— К кенту? — густо, как смолу, вытолкнул в одно слово рыжеватый и заглянул ему в глаза, отыскивая следы недавней тоски и боли.
— Да, — ответил Солдатов и прикурил. — Пять лет назад разбился, — добавил, глядя в сторону.
— Экспедиция? — спросил могильщик с какой-то гордой надеждой и, не дожидаясь ответа, сам утвердительно кивнул: — Ну.
Они, видимо, достаточно покайлили мерзлоты на шурфовках, но не были профессиональными могильщиками. И яма для них эта была не посторонняя — так понял Солдатов.
Докурив, спросил напрямик:
— А для чего эти-то выкопали. Для кого?
Рыжеватый вдруг скривил лицо от смеха, и оно сразу глянулось лет на пятнадцать моложе.
— А для нас, — он густо захохотал. — Только если мы захочем. А мы возьмем и не захочем. — И, немного спустя, посерьезнев, добавил: — Горсовет. Заранее. По статистике. Осенью глубже всего оттаивает. Правильно, однако. Не приведи господи зимой долбить. Эту мерзлоту.
«Так вот оно что, оказывается. Люди еще живут, а ямки — вот они», — только и подумал тогда Солдатов.
А теперь он ясно понял, что если бы увидел это на много лет раньше, то жил бы по-другому: торопясь и отсчитывая ежедневно — сколько ему еще осталось.
С пятницы Солдатов решил начинать в своей жизни поворот. Его не устраивало больше, как складывалось теперь: дни проходили бесследно, такие пройдут — и нечего будет вспомнить, а главное, он перестал понимать — куда и к чему плавание по течению приведет?
Вечером заставил себя обдумывать: к чему идти, на что он еще годится? Если уезжать, то куда? И зачем откладывать? Если оставаться, то для чего?
Вопросов было много, и он начал искать главный. Но не суждено было нащупать главное ни в субботу, ни в воскресенье.
Поднял Солдатова требовательный, злой и долгий звонок в дверь. Пришел почтальон.
«ЖДИ ЗАВТРА РЕЙСОМ 412 ГЛЫБОВ». Вот и все, что было написано в телеграмме. Последний раз они виделись с год назад, но тогда Солдатову удалось побыть у него только пару дней.
Глыбова он знал давно. Первые лет пять работали в одной экспедиции в Якутии. Так уж сложилось, что из пяти геодезистов, которые начинали с нуля якутский отряд, их и осталось, связанных накрепко, двое: еще двое существовали только в памяти — ежегодно, в один и тот же день в начале зимы, они, неотступно и только вдвоем, приходили к ним на кладбище, — а пятый почти забылся. Ни Глыбов, ни Солдатов с ним не встречались — зачем это делать, когда трудно смотреть друг другу в глаза.
Утром, когда Солдатов уже собирался ехать встречать самолет, все еще не верилось, что вот сейчас он Глыбова увидит. А в аэропорту, глядя на отруливающие к взлетной полосе мощные, лоснящиеся матовым блеском машины, которые меньше чем через половину суток будут делать разворот над ленскими террасами, всматриваясь в каленные ветрами лица залетных бородачей, почувствовал, как защемило душу — хотелось сейчас же лететь туда.
Так уж устроено: то ли раньше в нас бывает больше сил и мы больше радуемся и больше можем; то ли со временем плохое забывается или спрессовывается в коротенькие эпизоды, но сейчас вспоминалось самое хорошее: сладкая тоска по дому возле холодных бессонных костров, вкус крепкого дымного чая и свежего, с кровинкой сваренного медвежьего мяса; а главное, еще бы раз прилететь из тайги к друзьям, которые пережили не меньше, а думается, больше, и которые понимают его до конца.
Глыбова он едва не пропустил. Тот шел напрямик к стоянке такси. Шел косолапо, ссутулясь, будто прятал подбородок от мороза — долгонько пожил на Севере, привык. Но был он все такой же, и первое, что услышал Солдатов — знакомый во всех оттенках скрипучий смешок.