Заповедник для академиков
Шрифт:
— К сожалению, — продолжал Александрийский, — после прошлогоднего приступа у меня в сердце образовалась аневризма, это ничего вам не говорит, но означает, что я могу дать дуба в любой момент — стоит сердцу чуть перетрудиться.
— Негодяй, — сказала Лидочка, имея в виду чекиста.
Профессор понял ее и сказал:
— Пойдемте, моя заботница, а то вы совсем закоченеете. Как вас, простите, величать?
— Лида. Лида Иваницкая.
— Тогда, чтобы не скучать, вы мне расскажите, кто вы такая и почему вас понесло в это богоспасаемое Узкое в такое негуманное
Лидочка чуть приподняла локоть, чтобы Александрийскому было сподручнее опираться, и рассказала старику, как ее уважаемый шеф Михаил Петрович Григорьев, с которым она трудится в Институте лугов и пастбищ, составив атлас луговых растений, наградил ее путевкой в Узкое за ударное и качественное завершение работ.
— Значит, вы ботаник? — спросил Александрийский. Он говорил медленно, потому что на ходу ему трудно было дышать.
— Нет, я художник, но плохой, — призналась Лидочка. — Но у меня хорошо получаются акварели и рисунки тонких вещей — например, растений. И мне нравится такая работа.
— Это интересно. Я любил рассматривать старые атласы.
— Если в типографии не обманут, это будет хороший атлас. Красивый. Я вам подарю.
— Спасибо, — сказал профессор, — я постараюсь дожить. — Он засмеялся и оттого закашлялся. Пришлось остановиться и переждать, пока он отдышится. Лидочка решила больше не смешить старика. А то еще умрет. Ей было холодно. Просто било от холода, и надо было эту дрожь скрывать от Александрийского.
Впереди заблестела вода — по обе стороны дороги.
— Пруды, — сказал Александрийский. — Здесь система прудов, они устроены каскадом. Через весь парк. Только теперь они запущены… Простите, Лида, но я попросил бы вас остановиться — мне что-то нехорошо.
— Конечно, конечно. — Лидочка испугалась, потому что не знала, что делать с человеком, у которого грудная жаба, и ей стало страшно, что он может умереть, — он был такой субтильный, хрупкий…
Они остановились перед каменными столбами ворот; сами ворота из железных прутьев были распахнуты и покосились — видно, их давно никто не закрывал.
От ворот дорога круто шла вверх.
— Лучше всего, если вы, Лидия, оставите меня здесь, — с трудом произнес Александрийский. — Я обопрусь об этот столб. И буду терпеливо ждать помощи. Вам меня в эту гору не втащить.
— Нет, что вы! — возразила Лидочка, но она уже понимала, что старик прав. — Я вам дам мое пальто, — сказала она. — Вы его накинете на голову и плечи и будете дышать внутрь. Так значительно теплее.
— Не надо, вам оно нужнее.
— Я все равно побегу, — сказала Лидочка. — И не спорьте со мной.
Но ей не удалось исполнить свое намерение, потому что наверху, на вершине подъема, куда стремилась дорога, сверкнул огонек. Рядом с ним второй — они раскачивались, будто были прикреплены к концам качелей.
— Смотрите! — воскликнула Лидочка. — Это люди. Это нас ищут, да?
— Я хотел бы надеяться, — сказал Александрийский с неожиданной тяжелой злостью, — что кто-то спохватился. И даже послал за нами сторожа.
— Эй! — закричала Лидочка. — Идите сюда!
— Эй-эй! — отозвалось сверху, и дождь не смог поглотить этот крик. — Потерпите! Мы идем!
И еще через минуту или две донесся топот быстрых крепких ног — с горы бежали сразу человек десять. Никак не меньше десяти человек, хотя, конечно же, Лидочка в мелькании фонариков и «летучей мыши», которую притащил молодой человек с красивым лошадиным лицом, не могла сосчитать или даже увидеть толком всех, кто прибежал за ними из санатория.
Шавло, большой, теплый, принявшийся согревать в ладонях совсем закоченевшие пальцы Лидочки, сбивчиво объяснял, почему помощь не пришла сразу, а его перебивала Марта, которая держала зонтик над головой Александрийского. Оказывается, когда грузовик тронулся, Марта почему-то решила, что Лидочку поместили в кабину, потеснив Александрийского, — почему она так подумала, один Бог знает. А Шавло вообще был убежден, что Лида сидит в грузовике у заднего борта и потому ему не видна. А что касается Александрийского, то абсолютно все были убеждены, что он благополучно восседает в теплой кабине.
Каково же было всеобщее удивление, когда по приезде в Узкое обнаружилось, что в кабине находится подружка чекиста Алмазова, а ни Александрийского, ни Лидочки в грузовике нет. Алмазов вел себя нагло и утверждал, что попросил Александрийского перейти в кузов, потому что его подруга Альбина — актриса и вынуждена беречь голос. А когда Марта возмущенно заявила, что Александрийский тяжело болен, Алмазов лишь пожал плечами и ушел. Грузовик к тому времени успел умчаться в гараж, так что добровольцы во главе с Мартой отправились спасать Александрийского и Лидочку пешком.
Лидочка была так растрогана появлением шумной компании спасателей, что не смогла удержать слез; Шавло заметил, что она плачет, и стал гладить ее по мокрому плечу и неловко утешать. Марта отстранила его, тут же вмешался толстый Максим Исаевич, который сказал, что у него две дочки на выданье и он знает, как успокаивать девиц, а Александрийский ожил и стал рассказывать, как Лидочка спасала его. Никто не произнес имени Алмазова и не сказал ни слова упрека в его адрес. Правда, все смеялись, когда Александрийский, задыхаясь, поведал, как Лидочка пыталась спрятать его внутрь лимузина, а шофер из ОГПУ готов был отстреливаться, чтобы не пустить их в машину.
Тем временем Шавло и молодой человек с лошадиным лицом, который представился Лиде как поэт Пастернак, сплели руки, как учили в скаутских отрядах, чтобы Александрийский мог сидеть, обняв руками своих носильщиков за шеи. Всем было весело, и Лидочка тоже смеялась, потому что все изображали караван, который идет к Эльдорадо. Дорога в гору была очень крутая, и Шавло с Пастернаком выбились из сил, но не хотели в том признаться. На полдороге их встретили молодые, похожие друг на друга братья Вавиловы — один физик, второй биолог, которого Лидочка знала. Ему очень нравились Лидочкины акварели, и он уговаривал ее уйти к нему, но Григорьев сказал, что только через его труп. Братья Вавиловы сменили Шавло и Пастернака.