Заповедными тропами
Шрифт:
Рано наступает на юге весна. В самом начале марта прилетели скворцы. Почти одновременно с ними в степях появились большие табуны дроф, а спустя неделю я уже видел над городом крикливую стаю гусей. «Когда же полетят журавли? — с некоторой тревогой думал я. — Ведь их появление так или иначе должно отразиться на моем ручном Журке». И вот однажды в яркий солнечный день до моего слуха долетели давно знакомые, своеобразные трубные голоса журавлиной стаи. Заслышав вольных собратий значительно ранее меня, Журка взбежал на высокий погреб и, следя отсюда за летящими птицами, наполнял воздух какими-то особыми призывными криками. Но птицы летели очень высоко. Образовав в голубом небе широкий угол, они, как казалось снизу, едва двигались к северу и, вероятно, не слышали крика моего Журки. Но с этого дня Журку как подменили — он не находил себе места, мало интересовался
Стояла довольно прохладная весенняя ночь. В закрытом сарае громко и настойчиво кричал мой журавль. В разных направлениях ему откликались журавли-красавки. Видимо, пролетная стая, сбитая с толку криком ручной птицы, разбилась на маленькие группы и теперь, потеряв ориентировку, носилась в воздухе. Порой журавли опускались так низко, что были слышны взмахи их крыльев, и казалось, тогда весь двор наполнялся их громкими, резкими криками. Десятки вольных птиц как будто настойчиво требовали освобождения пленного собрата.
— Ручаюсь, улетит, если вы выпустите журавля из сарая, — услышал я рядом знакомый голос. Разбуженный крикливыми птицами, в валенках и полушубке стоял на крыльце мой сосед.
— Ну и пусть улетает — надоел, — раздраженно ответил я и, пройдя двор, настежь открыл дверь своего птичника. На темном фоне земли тотчас появился светлый силуэт моего Журки. Несколько секунд он топтался на одном месте, затем с криком разбежался по двору и поднялся в воздух. Еще некоторое время крики журавлей раздавались поблизости, затем стали удаляться в сторону и наконец смолкли. А я еще долгое время оставался в конце двора. Мне не хотелось сейчас встречаться и говорить с соседом — ведь я прощался с Журкой, к которому успел привязаться за эту зиму.
«В такую ночь невозможно не улететь», — думал я, вслушиваясь в ночные звуки. Казалось, все огромное темное небо было насыщено свистом крыльев и криками. Видимо, масса разнообразных птиц избрала эту ночь для перелета к северу. Вот четко выделяются чудные, протяжные голоса уток-свиязей, захлебываясь, свистит кулик-черныш, цыркает маленькая птица — лесной конек. Все движется, все спешит в темноте ночи на север, на свою далекую родину.
Осторожный стук в окно разбудил меня утром.
— Вы уж меня не ругайте, что бужу вас так рано после бессонной ночи, — улыбаясь, говорит сосед. — Вы знаете, Журка-то не улетел, а я был вчера уверен, что больше его никогда не увижу. Вон смотрите туда, — указал он в конец двора, когда я вскочил на ноги и прильнул к стеклу. Там у сарая медленно на своих длинных ногах расхаживал Журка. Много раз после этого случая ручной журавль поднимался в воздух и пытался присоединиться к журавлиной стае. Но по непонятным для меня причинам он не улетал совсем, а, проводив стаю, возвращался обратно. Я уверен, что не только большая привязанность, на которую способна эта умная птица, удерживала его у человека. У моего журавля оказался небольшой физический недостаток. Когда он поднимался в воздух, он несколько вбок отгибал вытянутую назад правую ногу. При длительном полете она могла мешать прямому движению. Быть может, этот маленький недостаток не позволял ему присоединиться к диким собратьям.
Уезжая с Украины, я не мог расстаться с Журкой и привез его в Москву. Сначала он жил в московской квартире, потом на даче. Позднее я передал его зоопарку, где он жил в загоне с другими журавлями. При моем посещении он всегда узнавал меня, и когда я удалялся от загона, он поспешно шел вдоль изгороди, а затем кричал, пока я не исчезал из виду.
В заключение я уж позволю себе коротенько познакомить читателя вообще с журавлями. Журавли широко известны населению нашей Родины. Благодаря громким голосам и перелетам крупными стаями их удается часто видеть не только жителям деревни, но и жителям большого города. Но с другой стороны, оказывается, что журавлей как целую обособленную группу очень плохо знают даже охотники, а образ жизни и распространение некоторых видов слабо известны и ученым-орнитологам, то есть людям, специально занимающимся изучением птиц.
В пределах нашей страны встречается семь гнездящихся видов журавлей; восьмой вид — журавль австралийский — случайно залетающая к нам птица. Журавль-красавка, которому посвящен мой рассказ, — самый маленький представитель. В противоположность всем другим журавлям, он не болотная птица и широко распространен в степях нашей Родины. Уж поскольку мы коснулись самого мелкого журавля, нельзя обойти молчанием самого крупного нашего представителя — уссурийского журавля; он обитает в болотах Уссурийского края. Наиболее широко распространенный и обыкновенный вид — журавль серый. Это та самая птица, которую мы часто наблюдаем во время пролета или слышим ее крик по болотам в средних частях страны. На него похож журавль даурский, населяющий болота Сибири от Забайкалья на восток до Амурского и Приморского краев. В северо-восточном углу — на Чукотском полуострове и в Анадырском крае — гнездится калифорнийский журавль, обитающий также в смежных частях Америки.
Но особенно интересны среди журавлей самый светлый по окраске оперения представитель — белый журавль, или стерх, и самый редкий и темный по окраске оперения черный журавль. Географическое распространение и образ жизни этих двух редких видов остаются поныне почти неизвестными.
Глава седьмая
УНИВЕРСИТЕТ И МОИ СТРАНСТВОВАНИЯ
— Не будешь же ты только охотником, — сказал мне однажды приятель.
Мы сидели с ним у костра, на гриве среди торфяного болота. Солнце успело уже высоко подняться над горизонтом, заливая веселыми лучами желтую прошлогоднюю траву, темные пни, молодые сосенки. Прохладное весеннее утро сменялось теплым безветренным днем. Вдали за обнаженным, прозрачным березняком ворковал тетерев, да в голубом воздухе свистел кроншнеп.
— Что и говорить, замечательная вещь — охота, — продолжал приятель, снимая с костра котелок. — Но охота охотой, однако пора подумать и об учебе.
За последнее время разговор о поступлении в высшее учебное заведение особенно часто возникал между нами, но, к сожалению, каждый раз кончался разногласием, почти ссорой. Вот и в это чудное утро, на охоте, когда хотелось отдохнуть от всего, подышать воздухом, он с первых же слов приобрел неприятный характер.
— Не делай глупостей, — продолжал приятель. — Говорю тебе, поступай в технический вуз. Пойми наконец, что пять лет учебы — и ты инженер, вполне обеспеченный человек, и тогда занимайся своими птицами, охоться сколько тебе угодно. Ведь за то, что ты будешь знать, как живут звери и птицы, тебе денег платить не будут.
— Бросим говорить об этом, — перебил я собеседника. — Пойду туда, куда меня тянет, — не хочу себя ломать только ради какого-то материального благополучия. Лучше скромно жить, да зато заниматься любимым делом.
— Ну и возись со всякой дрянью, со своими мышами и лягушками — увидишь, что из этого выйдет. Вспомнишь мои слова — пожалеешь, да поздно будет, — махнул он рукой, показывая этим, что разговор между нами исчерпан.
Много воды утекло с того времени, но и сейчас я частенько вспоминаю этот разговор на охоте. И вспоминаю его с улыбкой, так как свое дело, свою профессию и сейчас не променяю ни на какие блага в мире.
После тишины лесов и полей, где бойкий крик пестрого дятла или пение жаворонка вовсе не мешают нам улавливать едва слышные звуки и шорохи, невообразимым шумом и суетой встретил меня Московский университет. Все куда-то спешили, на ходу сообщали друг другу какие-то новости, объясняли что-то, смеялись. Вот группа юных студенток-первокурсниц. Человек двадцать их сгруппировалось у какого-то объявления. Все они говорят разом, стараются перекричать друг друга, и никто не слушает, что говорит сосед. Ну что тут можно понять, разве можно в чем-нибудь разобраться? Но, вероятно, это и есть та жизнь, о которой читаешь в книгах, — дружная жизнь шумного коллектива студентов. Надо только суметь примкнуть к нему, и тогда все сразу наладится, пойдет своим чередом. Настойчивый, громкий звонок прерывает мои размышления. Толпа студентов разом отрывается от доски объявлений и, продолжая перекидываться фразами и смеяться, шумно рассаживается в просторной аудитории. Захваченный общим потоком, за ними иду и я. Стихает аудитория, начинается лекция, и с первых слов профессора я догадываюсь, что опять попал не туда, куда нужно.