Запретная страсть
Шрифт:
И слова и тон, каким это было сказано, звучали оскорблением, и Келси даже отпрянула, будто получила пощечину. До ее отца доходило медленнее, но через несколько секунд и у него шея и щеки стали наливаться краской.
– Я не совсем понял: что вы имеете в виду? – настороженно спросил он.
– Дуглас оплачивал долги твоего отца, так, что ли, Келси?
Ей показалось, что она тоже покраснела, и она приложила к лицу онемевшую руку. Щеки были холодными, будто кровь у нее остановилась.
Но Брэндону было все равно, побелела
– Ну хорошо, – стараясь не потерять достоинства, проговорил отец. – У нас с Дугласом были кое-какие деловые отношения…
– Я спрашиваю Келси, – оборвал его Брэндон ледяным тоном. – Дуглас оплачивал долги твоего отца?
– Да, – тихо ответила она, устремив взгляд мимо его головы на венецианское окно.
Как внезапно все изменилось! И за окном тоже. Набежали облака, скрылись из виду звезды. Ночные деревья уже не присыпаны серебряной пудрой, они сделались грязно-серыми, с веток свисают безжизненные листья. Но ведь это, напомнила она себе, все те же деревья. И разница только в освещении, в иллюзии.
– Да, – повторила она, тверже и увереннее, и снова посмотрела на него. Она тоже осталась прежней. Изменилось только восприятие Брэндона, когда между ними пробежало облачко прошлого. – Да, оплачивал.
– Сколько? – почти не двинув губами, сжавшимися в прямую линию, спросил Брэндон. – Сколько?
– Семнадцать тысяч долларов, – ответила она, довольная, что удалось произнести эти слова ровным тоном, не запинаясь.
Отец глубже вжался в мягкое кресло и был похож на проколотый воздушный шар. Он прятал глаза, ему было страшно услышать эту холодную, упрямую цифру. Келси это знала. Он бы на ее месте сказал что-нибудь вроде «не так уж много» или «несколько тысяч». То есть отделался бы общими фразами. Или, еще хуже, не моргнув глазом солгал.
С горечью она призналась себе, что и она тоже не говорит правды. Хотя семнадцать тысяч долларов – точно, до единого цента – составляли сумму, которую Дуглас выплатил нетерпеливым букмекерам за отца, но она ведь обошла молчанием двадцать пять тысяч, которые отец взял в кассе.
Косвенная ложь – все равно ложь.
У нее просто не хватило мужества сказать об этом Брэндону. Несмотря на все, что произошло в саду совсем недавно – на губах у нее еще чувствовался вкус его поцелуев, – она не могла. Это всего лишь секс, и вовсе не значит, что он меня любит, сказала она себе. Или доверяет мне. Или полагается хотя бы на одно слово, которое я ему скажу…
– Семнадцать тысяч долларов… – Брэндон повторил эти слова медленно, как будто взвешивая каждое из них отдельно. Судя по тому, как искривились его губы, вывод был неприятный: – Ты очень дорого стоишь.
Руки Келси застыли на подлокотниках кресла, она замерла. Но внешнее спокойствие было только оболочкой. Где-то глубоко внутри у нее начала разгораться дикая, неуправляемая злость, о которой она никогда даже не подозревала. Это уже слишком! Слишком, чтобы молча все терпеть. Даже отец попытался выразить свое негодование.
– Брэндон! Я уверен, ты не хотел оскорбить… – нерешительно, почти извиняющимся тоном проговорил он, но резкий голос Брэндона оборвал его.
– Очень дорого, – холодным, как сталь, голосом проговорил Брэндон. – И, насколько я могу судить по тому, что видел собственными глазами, за свои деньги он, черт побери, получил очень мало.
Все! Чаша ее терпения переполнилась. Маленький вулкан возмущения перевалил критическую точку и взорвался. Келси вскочила.
– Твой брат получил все, что хотел, все до последней мелочи, – бросила она в лицо Брэндону с жаром. – У него была власть, у него все было в руках. У него было убийственное чувство превосходства над людьми, – с беспощадной иронией перечисляла она. – А главное удовольствие он получал, когда видел, как мы корчимся от бессилия и унижения.
Брэндон не открывал рта, только на скулах заходили желваки и он до боли сжал край стола, так что побелели суставы пальцев.
– Но ты говорил про секс, верно, Брэндон? Ты думаешь, твой брат страдал от желания переспать со мной?
Краем глаза она видела, как отец инстинктивно протянул к ней руку, чтобы остановить поток ее гнева, но она все равно продолжала. Все ее мысли сконцентрировались на Брэндоне, сидевшем неподвижно, как статуя, лицом к ней, как будто он мог видеть ее сквозь бинты.
– Ну что же, ты прав. Он таки хотел переспать со мной. Но не потому, что безумно любил меня, а потому, что желал владеть мною во всех, какие только можно придумать, отношениях. И если я решила не отдавать ему этой части моего «я», если отказывалась расстаться со всеми до единого остатками моей чести и достоинства, то это мое право.
Ее голос перешел почти на крик.
– Больше мне нечего сказать тебе, Брэндон. Ты мне запретил произносить при тебе имя Дугласа. Так вот, теперь я говорю тебе то же самое: не смей никогда произносить при мне имя Дугласа. Я так решила. – И медленно, отчеканивая каждое слово, закончила: – Знай, это не твое дело.
Во время ее тирады Брэндон не пошевелился, но под конец уголок рта у него скривился в ухмылке.
– А как насчет пяти тысяч, которые должен твой отец? Это чье дело?
Каждый удар сердца отдавался у нее в ушах.
– Мое.
Она снова почувствовала, как нервно дернулся отец:
– Но, Келси, у тебя же нет пяти ты…
Она не посмотрела на него.
– Достану, – процедила она сквозь стиснутые зубы, только бы он замолчал, и с силой прижала ладони к бокам, так что рукам стало больно до самых плеч.