Запретная зона
Шрифт:
Видя, что Ухнович снова готова заплакать, он взял ее за руку.
— Не будем больше о плохом, ладно? Знаете, один очень мудрый и добрый человек сказал, что настоящее — лишь сон души, давным-давно витающей в лучшем из миров. Коль скоро это так, все, что могло свершиться, уже свершилось, а посему — улыбайтесь, — подойдя к портрету покойной, он долго рассматривал его. — Она, наверно, очень красивой была в молодости?
— О-о, да! — неожиданно оживилась Тамара Александровна. — Еврейки все очень красивы в молодости, правда?
Он пожал плечами, улыбнулся.
— Хотите,
— С удовольствием.
Тамара Александровна проворно достала из нижней секции шкафа два старых альбома в кожаных переплетах.
— Садитесь, — пригласила она гостя в кресло у журнального столика.
— Да нет уж, сюда сядьте вы, — возразил тот, — здесь вам будет удобнее. А я пристроюсь рядом, на табуреточке…
— Как вам будет угодно, — примостившись на самом краешке кресла, она раскрыла альбом. — Вот, посмотрите… Это она в десятом классе, сразу после войны… А вот — студентка консерватории…
— Она на чем-то играла?
— Пела… Посмотрите, вот в Рузе — на отдыхе… Какая фигура, не правда ли?
Переворачивая страницу за страницей, Тамара Александровна поведала все, что знала о подруге по ее рассказам, которые выслушивала длинными вечерами за шитьем, погружаясь в далекое, безвозвратное прошлое, когда все, как ей теперь казалось, были дружны и безмятежно счастливы.
— Кто это?! — воскликнул вдруг гость, придержав страницу альбома.
— Где?
— Вот этот мужчина рядом с ней?
— А-а… Это же и есть Изя, ее первый муж, о котором я вам рассказывала. Вот и дальше тут они вдвоем… видите?.. Незадолго до его смерти, году в семьдесят втором — семьдесят третьем…
С фотографий смотрел мужчина лет сорока с черными вьющимися волосами, слегка выпученными глазами и тонким носом.
— Хорошо они здесь смотрятся, правда? — вздохнула Ухнович.
Гость приблизил лицо к странице альбома, переводя оживившийся взгляд с одной фотографии на другую, где был изображен мужчина.
— Изя?.. А как его полное имя? Фамилию его вы не можете вспомнить?
— Ой, ну почему же не могу? Его фамилия была Натансон, а звали Ефимом. Уж почему она его Изей звала — не знаю, мало ли, как называют друг друга супруги.
— Когда, вы сказали, он умер?
Тамару Александровну насторожил неподдельный интерес гостя не столько к молодой и красивой Валентине, сколько к ее неудачливому супругу.
— В семьдесят пятом… А что?
— А-а… Нет, нет… Тогда нет, я ошибся, — улыбнулся он. — Мне показалось знакомым его лицо. Знаете, к отцу приходило много друзей, один из них — просто вылитый Натансон. Но того я помню позже, много позже — лет на десять. Его фамилия была как-то… вроде Изгорский или Загорский… Она никогда не упоминала о таком?
Тамара Александровна покачала головой.
— В еврейских лицах много общих черт, — резюмировала она. — А вот Валя с ним в Киеве. Это какой-то их общий друг… Вот — на Днепре, видите?.. И сколько ей здесь лет?
— Понятия не имею.
— Сорок! Можно в это поверить? А фигура как у девушки! Они досмотрели один альбом, принялись за второй. Тамара
Александровна подумала, что все по-настоящему учтивые, интеллигентные люди уехали за границу, иначе не объяснить того, что происходит здесь, в ее стране. Но вслух этого говорить не стала.
«Тринадцать часов ровно», — сказал вдруг рядом женский голос.
Она вздрогнула, испуганно посмотрела на гостя.
— Это часы, — засмеялся он. — Говорящие. Каждый час сообщают время. «Talking» называются.
— Боже, до чего дошли! — поразилась она.
— Они еще и кукарекать умеют. Будят по утрам, — он нажал кнопку у дисплея, и на всю квартиру неожиданно прокричал петух, окончательно развеселив подругу покойницы.
Минут через десять гость стал прощаться. Наговорил ей много хороших, теплых слов, которых она давно ни от кого не слышала.
Когда он ушел, Тамара Александровна вернулась на кухню, чтобы вымыть посуду, и на столе под вазочкой обнаружила продолговатый конверт из белой плотной бумаги. На открытке с видом на Тель-Авив размашистым, не очень разборчивым почерком было написано:
«Дорогая Валечка!
Посылаю тебе с оказией гостинчик и немного денег. Целую, помню, скучаю. Привет нашей подруге. Шейкин».
Кроме открытки, в конверте лежали три стодолларовые купюры. Тамара Александровна опустилась на скамью, сработанную покойным Даниилом, и горько заплакала.
«Когда объявляется розыск, за преступником гонятся подчас человек пятьдесят, если не больше. Не только вы идете по следу с вашими инспекторами — подняты на ноги полиция и жандармерия всей страны. Поджидают его и на вокзалах, и на пристанях, и на границах. Я уж не говорю о платных осведомителях, тем паче о добровольцах, которые тоже включаются в игру…»
Так писал Жорж Сименон.
Если бы речь шла об убийце, преступнике, сбывающем наркотики, сутенере или шпионе, насильнике-маньяке или подпольном синдикате по производству оружия — к поискам были бы привлечены не только сотрудники всех силовых структур России, но, если бы потребовалось, и французская жандармерия. Однако в случае, выпавшем на долю следственной бригады Швеца, разыскиваемые могли оказаться в ФСК и Минобороны, МВД и Совмине, в Думе и Президентском Совете, где угодно, вплоть до набережной Орфевр или улицы Соссэ. Особый характер расследования не позволял проводить широкомасштабные операции, подобные описанной классиком детектива. Каждый участок работы секретной бригады для любого из непосвященных выглядел автономным звеном цепи, о цельности которой знали лишь немногие.
Капитан Валерий Арнольдов занимался «поиском следов человека, подозреваемого в совершении тяжкого преступления». Этого было достаточно для тех, кого мобилизовали ему в помощь.
Работали по двум направлениям.
С помощью органов Минздрава предстояло найти историю болезни человека, предположительно военнослужащего, раненного во время боевых действий — возможно, в Афганистане — осколком или оперением мины, примерно установленного калибра, рана — с крестообразным рассечением волокон и повреждением надкостницы бедра правой ноги на 22 см выше колена.