Запретное пламя

Бейкер Мэдлин

– Ну что ж, продолжайте.

Кровь застыла в жилах Крадущегося Волка, когда Уайли встал позади лошади. Смерть на виселице – плохая смерть. Лакота верили, что душа покидает тело человека с предсмертным вздохом, и поэтому душа повешенного навсег­да остается в плену тела. Хотя его отец и не верил в подобную чепуху, верования лакота были сильны в Крадущемся Волке, особенно теперь, когда смерть была совсем близко.

Несмотря на все это, гордость заставила его поднять голову, и он не сводил глаз с земли на востоке, где яркий рассвет возвещал о наступ­лении нового дня. Небо

светлело, превращаясь из бледно-серого в ярко-золотое, и, наконец, взорвалось всеми оттенками красного, когда показалось солнце.

«Вакан Танка, дай мне силу и смелость», – взмолился Крадущийся Волк, когда Уайли ухватился за свободный конец веревки, а муж­чина по имени Лютер потянулся за поводьями лошади. Крадущийся Волк почувствовал ме­таллический привкус страха во рту, предста­вив, как лошадь двинется из-под него и он упа­дет. Если повезет, смерть придет сразу. Если нет – он медленно задохнется.

Во рту у Кэтлин стало сухо, когда она по­пыталась представить себе, о чем думает сей­час этот индеец, что чувствует человек, когда смерть от него на расстоянии одного биения сердца, когда он знает, что на помилование нет надежды. Она всмотрелась в лицо индейца, застывшее в своей бесстрастности, и сочувст­вие, которое она начала было испытывать, про­шло. Ее братья были убиты дикарями-разбой­никами, именно он виновен в их гибели.

Бренден Кармайкл, владелец ранчо «Сэкл Си», невольно восхищался индейцем, который встречал смерть смело и спокойно. Хоть он и не питал особой любви к индейцам, ему не­ожиданно показалось несправедливым вешать человека, даже не дав ему возможности ска­зать хоть слово, признать свою вину перед тем, как уйти к Творцу.

– Стойте! – прорезал тяжелую тишину го­лос Кармайкла. Он подъехал к осужденному на смерть и остановил перед ним лошадь. – Говоришь по-английски?

Крадущийся Волк утвердительно кивнул. К мужчине присоединилась девушка. Он знал, что в руках этих двоих его жизнь и смерть, но он не отвел взгляда с таявших ярко-красных пятен на востоке. Этот цвет говорил ему о кро­ви и о смерти – о его крови и его смерти…

– Почему ты украл коня моей дочери? – по­требовал ответа мужчина.

Крадущийся Волк облизал кровоточившие губы. Он перевел взгляд с горизонта на девуш­ку и обнаружил, что не в силах оторваться от пары темно-зеленых глаз, опушенных длинны­ми золотистыми ресницами. «Несмотря на свою грубую одежду, она прекрасна», – невольно подумал он.

– Я не крал лошади, – с усилием шевеля распухшими губами и морщась от боли, произ­нес он. Он знал, что они ему не поверят.

– Врет он все, мистер Кармайкл, – фырк­нул Абнер. – Давайте вздернем его, и дело с концом.

Удивленная тем, что тот отвечает, глядя на нее, а не на отца, Кэтлин изучающе смотрела на индейца. У него были темные глаза, левый сильно опух и почернел. Нос и рот были залиты кровью, струйка крови сбегала по левой щеке. Свободная рубашка из оленьей кожи, штаны с бахромой, мокасины – все это было покрыто дорожной пылью и забрызгано кровью. Он вы­глядел совершенно диким, но она не могла не восхититься тем, как он встретил ее взгляд – с высоко поднятой головой и расправленными плечами. Она знала, что ему страшно. Ему должно быть страшно, но его лицо оставалось спо­койным и бесстрастным.

– А что, если он говорит правду, папа?

Абнер презрительно фыркнул:

– Они все лгут, мистер Кармайкл. Всем из­вестно, что хороший индеец – мертвый индеец.

Кэтлин не сводила глаз с индейца, в то вре­мя как Абнер называл его вором и лжецом. Она почувствовала холодную дрожь под ложеч­кой, увидев искру гнева, вспыхнувшую в гла­зах приговоренного, но через мгновение его лицо снова стало невозмутимым.

– Я верю ему, – решила она, удивив этим всех, в том числе и себя саму. Она посмотрела на Лютера Хикса, ища поддержки, но даже тот покачал головой.

Абнер недоверчиво фыркнул:

– Когда это вы успели полюбить индейцев?

– Я не люблю их, и вы это прекрасно знае­те, – холодно парировала Кэтлин, и щеки ее покрылись гневным румянцем. – Но я не соби­раюсь стоять рядом и смотреть, как вешают невинного человека.

Эта вспышка поразила Абнера и ее отца. Никто на ранчо не любил индейцев, а больше всех – Кэтлин, а теперь встала на защиту од­ного из них.

Кэтлин сама не понимала своих чувств. Она спрыгнула с лошади и пошла к вороной кобыли­це, которая безмятежно щипала сочную траву.

– У кобылы течка, – объявила Кэтлин. – Должно быть, Рэд учуял запах. Он уже не в первый раз убегает к кобылицам.

Крадущийся Волк затаил дыхание, зная, что в следующее мгновение решится его судьба. Бренден подъехал к вороной кобыле. На мгно­вение он забыл об индейце, не скрывая своего восхищения. Это была самая прекрасная ло­шадь, какую он когда-либо видел! Ее шкура была словно черный бархат, а строение – поч­ти безупречным. Им внезапно овладело жела­ние завладеть этим прекрасным животным. Кобыла будет принадлежать ему, как только они избавятся от индейца.

– Папа?

Голос Кэтлин вернул его к действительности.

– Да, у кобылы течка. Вешайте его, и пош­ли домой.

Кэтлин недоуменно посмотрела на отца.

– Ты шутишь?

Бренден взглянул на тавро на бедре лошади.

– На ней техасское тавро, две букв «Д», – объяснил он, – а я никогда не слышал, чтобы индейцы, хоть из Техаса, хоть откуда-нибудь еще, клеймили свой скот. Очевидно, он украл ее, и, представься ему такая возможность, украдет и наших лошадей.

Эти слова отняли у Крадущегося Волка по­следнюю надежду. Черный Ветер и вправду украли, и сделал это Киллиан. Крадущийся Волк рассмеялся бы, если бы все не было так серьезно.

– Продолжайте, – сказал Бренден. – Лю­тер, забери кобылу.

Он бросил взгляд на индейца и добавил:

– Тело оставьте тут. Может, это отобьет охо­ту разбойничать у других краснокожих.

– Папа, не смей делать этого! – произнесла Кэтлин, схватив отца за руку. – Нельзя вешать человека только за то, что он, возможно, украл лошадь. Даже если он и украл эту кобылу, то не у нас. Ты не имеешь права быть и судьей, и присяжным, и прокурором.

– Черт возьми, Кэтлин, на западе легче бы дышалось, если бы всех индейцев убили и за­копали, и ты это знаешь.